|
От психологов, сотрудничающих много лет с «Психологической газетой:
Мы и Мир», поступило несколько неожиданное, на первый взгляд,
предложение: рассказать о поколении семидесятников – о людях,
сформировавшихся в долгую, затяжную эпоху неясных, смутных надежд, когда,
привыкая ожидать, люди разучаются действовать...
Почему «семидесятники»? Какая в этом предложении логика? Какой смысл?
Что это, попытка людей, причисляющих себя к этому поколению, осмыслить
свое место в историческом процессе? Может быть, их беспокоят
сомнительные лавры шестидесятников? Или груз нереализованных надежд,
груз ответственности перед самим собой?
В 70-е годы прошлого столетия представители этого поколения входили в
сознательный возраст, учились в вузе, выбирали свой жизненный путь,
принимали ту или иную систему ценностей. В переломный для страны период,
в 90-е, им перевалило за тридцать, они вошли в «возраст Христа».
В этом возрасте у человека еще много сил, но уже появляется
социальное зрение, цели и задачи становятся более конкретными, точными,
поведение все больше определяется жизненным опытом, созревающим
социальным интеллектом, ограничивая юношеское желание перевернуть мир.
Именно это поколение в эпоху смуты могло стать интеллектуальным
авангардом, демиургом будущего страны. Смогло ли? Об этом расскажут нам
сами «семидесятники».
К середине 1990-х разрушительный характер проводимой в стране политики
стал очевидным. В книжном издательстве, которое я в ту пору возглавлял,
собралась группа единомышленников, и мы обсуждали происходящее.
В основном это были выпускники МГУ (студенты семидесятых), люди, близкие
по своим взглядам, оценкам происходящего в стране, имевшие активную
жизненную позицию, выпускники факультета психологии и журналистики МГУ и
примкнувшие к ним историки, математики и биологи. (Многих уже нет с нами…
Нет Володи Грицко, человека необычайно информированного и острого на
язык; нет прекрасного публициста Кости Сурнова, старшего научного
сотрудника факультета психологии МГУ; нет литературного редактора Саши
Макарова; нет и Жени Новикова – человека, знавшего одиннадцать языков, «реиммигранта»
из Харбина...)
Тогда и возникла идея издания независимой газеты как инструмента
организованного сопротивления деградации. Это была реакция на разрушение
общественных устоев и попытка сохранить достигнутый предшествующими
поколениями уровень культуры и образования.
Мы создали площадку, где могли проявить себя люди оригинальные, с
самостоятельным мировоззрением, творческие. Это были и ученые с мировым
именем, и деятели культуры, и известные на тот момент политики. У них мы
искали объяснение происходящему в стране. На мой взгляд, частично нам
это удавалось.
Двери были открыты для всех, в редакции царила творческая рабочая
атмосфера, с утра и до позднего вечера продолжались дискуссии. Кроме
штатных работников, с газетой сотрудничали Сергей Чернышов, Сергей
Славнов, Владимир Бутенко, Ирина Ермакова, Лариса Комиссарова, Андраник
Сулейманян, Александр Черноризов, Владимир Гудков, Серей Степанов, Юра
Лычковский... Все они образованные и самодостаточные личности, ищущие
ответы на злободневные и вечные вопросы, желавшие сказать миру свое
особое слово.
Неоднократно публиковались в издании такие знаковые мыслители, как
Александр Зиновьев, Сергей Кара-Мурза. Первое интервью Александр
Зиновьев дал газете еще до возвращения на Родину, находясь в Германии.
Свое открытое письмо с выражением протеста против бомбежки Югославии
натовцами Зиновьев также опубликовал в нашей газете. На площадке «Мы и
Мир» выступали народные артисты Андрис Лиепа, Валерий Гаркалин, Зураб
Соткилава; кинодраматург Александр Адабашьян; кинорежиссер Николай
Бурляев; писатель, журналист-международник, востоковед Всеволод
Овчинников; китаевед, ученый с мировым именем Л.С. Переломов (в Китае
его называют «русским Конфуцием»); с 1990-х частым гостем на страницах
газеты был путешественник Федор Конюхов («Мы и Мир» одной из первых
стала публиковать материалы о его экспедициях); предприниматель Герман
Стерлигов; депутаты Владимир Жириновский, Сергей Бабурин, Ирина
Хакамада; Андрей Нечаев, министр экономики России (1992-1993); генерал
армии Андрей Николаев; генерал-полковник Борис Громов; психологи:
директор Института психологии РАН академик А.Л. Журавлев; чл.-корр. РАН
А.В. Юревич; ректор МГППУ (с 1996 по 2018 гг.) академик РАО В.В. Рубцов;
все деканы факультета психологии МГУ за последние 30 лет, а также
профессора-психологи многих университетов Москвы, стран СНГ, Европы,
США; экономист М.Г. Делягин и многие, многие другие яркие,
самостоятельно думающие личности...
Сейчас все намного скромнее и беднее. Некоторые яркие и самостоятельные
сошли со сцены, кто-то ушел в мир иной, а достойной смены не появилось.
В публичной сфере доминируют крикуны, горлопаны и манипуляторы, а
независимым аналитикам по тем или иным причинам трудно пробиться к
своему читателю.
На интеллектуальную продукцию спрос значительно упал, большинство
молодых людей не подготовлены к восприятию сложной социальной
информации. Как отмечал в свое время митрополит Тихон (Шевкунов),
уровень гуманитарных знаний у многих абитуриентов после средней школы
таков, что приходится специально уделять дополнительное время изучению
литературы, русского языка и истории, чтобы поднять общий уровень знаний
по этим дисциплинам до приемлемого в вузе. Такого же мнения о
студенческой молодежи придерживаются и Сергей Георгиевич Кара-Мурза,
профессор МГУ, и художественный руководитель Малого театра Юрий
Мефодьевич Соломин, преподаватель Щукинского училища.
Стоит ли ругать за это молодежь? Она получила ту систему знаний, которую
ей предложили, в том числе, и мы, семидесятники. Возможно, нашему
поколению просто не хватило сил оказать достойное сопротивление
процессам, разрушительным для системы образования.
Конечно, нельзя возлагать ответственность за происшедшее на одно
поколение, на одних семидесятников. Все приложили руку к разрушению
советской цивилизации. Но особенную, ключевую роль в этом сыграли
шестидесятники. Поколение семидесятых не было самым активным, оно не
состоялось до конца. Ему такой достался жребий. В этом поколении не
нашлось, к сожалению, талантов такой силы, которые смогли бы эффективно
ответить на вызов истории.
Время социальной смуты и надежд на изменения к лучшему закончилось,
каждое поколение внесло свой посильный «вклад» в формирование облика
сегодняшнего настоящего, которое большинство из нас, скорее, не
приемлет, хотя и было отчасти его творцом. И мы, «семидесятники»,
находимся в их числе…
Александр ЖИГАРЬКОВ, главный редактор «Психологической газеты: Мы и
Мир»
«Психологическая
газета: Мы и Мир» (№6[274]2019)
ПОКОЛЕНИЕ ЭПОХИ ПЕРЕМЕН
Политические ошибки в России всегда стоили неимоверно дорого…
Поэтому, вглядываясь в прошлое, мы обычно становимся в позицию судей,
если не прокуроров. Но поиски виновных в истории отнюдь не возвышают нас
над событиями… В истории нет и не должно быть однозначных оценок и
окончательных, не подлежащих обжалованию приговоров. Следовательно, мы
должны не судить, а понимать.
Б. Кагарлицкий. Периферийная империя.
Поколение, чья молодость пришлась на 1960-е годы, много и охотно
говорило о себе. О хрущевской «оттепели» и роли своих ровесников,
шестидесятников, в отечественной истории. Сейчас они стали глубокими
стариками, а на пенсию выходит следующее поколение, которое было молодым
в годы так называемого «брежневского застоя». Им тоже пора подводить
итоги. Но даже такое словосочетание – семидесятники – непривычно звучит
для нашего уха. Это тихое поколение, не сумевшее доказать, что оно
состоялось как общность, сыграло определенную роль в истории…
С точки зрения истории, жизнь большинства поколений проходит незаметно,
сливаясь в едином временном потоке с жизнью поколений предыдущих и
последующих. К примеру, много ли мы знаем о шестидесятниках 19 века? А
ведь А.П. Чехов называл 1860-е годы «святыми»… В истории сохраняется
память, как правило, о победителях, о тех, кто сумел сделать великое
общее дело – в советское время таким было первое поколение родившихся
при социализме и победивших в Великой Отечественной войне.
Оценка прожитого времени у людей, принадлежащих к разным стратам, – у
городских и сельских жителей, мужчин и женщин, людей разного рода
занятий, разного воспитания и образования – будут сильно различаться. В
СССР, когда социальные группы не разделяла столь глубокая пропасть, как
теперь, с определенной степенью условности можно было говорить от лица
целого поколения. Но как это делать людям, которые начали свою жизнь в
Советском Союзе, а стали пенсионерами уже в капиталистической России, –
в обществе раздробленном, не связанном ни общими ценностями, ни образом
жизни, ни общей идеологией? Если только удариться в воспоминания о
молодости в советскую эпоху...
Особые свойства молодого возраста – бурлящий поток энергии, ощущение,
что мир лежит у твоих ног, что все можно преодолеть и воплотить, что
жизнь прекрасна и бесконечна, – помогает молодежи стать творцом истории.
«Праздничный, веселый, бесноватый, С марсианской жаждою творить», – так
определил этот кураж молодости советский поэт Николай Тихонов. «Мне
нужно действовать, я каждый день Бессмертным сделать бы желал… Всегда
кипит и зреет что-нибудь В моем уме. Желанье и тоска Тревожат
беспрестанно эту грудь», – описывал состояние своей души гениальный
молодой человек Михаил Лермонтов.
Деятельность молодых конструируется поколением их родителей. Однако
взрослея и осознавая, что жизнь стала иной, дети изменяют проект. Но
преемственность остается, ибо общество инерционно, и новое строится на
уже существующем фундаменте.
Любопытно, что после Отечественной войны 1812 года в одном из отчетов III
отделения – политической полиции – так психологически
достаточно точно было охарактеризовано мироощущение молодых: «Молодежь,
т.е. дворянчики от 17 до 25 лет, составляют в массе самую гангренозную
часть Империи. Среди этих сумасбродов мы видим зародыши якобинства,
революционный и реформаторский дух, выливающийся в разные формы и чаще
всего прикрывающийся маской русского патриотизма… Экзальтированная
молодежь, не имеющая никакого представления ни о положении России, ни об
общем ее состоянии, мечтает о возможности русской конституции,
уничтожении рангов, достигнуть коих у них не хватает терпения, и о
свободе, которой они совершенно не понимают, но которую полагают в
отсутствии подчинения».
Так и идет борьба между старшими и младшими – одни хотят сдержать в узде
энергию молодости, направить ее в определенное русло, а другие –
сорваться с привязи и умчаться в светлую даль. Иногда это удается,
иногда же узда держит так прочно, а воздух в стойле такой неподвижный и
затхлый, что надежды и порывы молодежи угасают, а силы уходят в песок…
Сегодня выделяют послевоенное поколение 20 века – на Западе и в СССР. На
Западе послевоенное поколение отличилось бунтом против традиционных
ценностей и образа жизни отцов. Материально благополучное и хорошо
образованное, оно смело экспериментировало и обогатило плодами своих
экспериментов психологию и мировое искусство, особенно музыку.
Молодежный бунт способствовал уходу с политической арены Франции
генерала де Голля и людей военного поколения; в Соединенных Штатах
породил движение хиппи и наркотические опыты. Как бы ни оценивали это
время, факт остается фактом: эта молодежь встряхнула мир.
В Советском Союзе послевоенное поколение известно как шестидесятники,
ценности и установки которого перетекли, лишившись своего
первоначального романтизма, в ценности и установки семидесятников.
Людям конца сороковых – пятидесятых годов рождения уже не надо было
выживать; жизнь становилась сытой и стабильной. Социальную защищенность
(благо бесплатного образования, здравоохранения, практически бесплатного
жилья, отсутствие безработицы и многое, многое другое) перестали ценить
и даже замечать, воспринимая как саму собой разумеющуюся.
Кооперироваться – в общности «советский народ» – было важно для
выживания; в сытом обществе индивидуализм всегда начинает преобладать.
Изолированность от капиталистического мира порождала иллюзию, что жизнь
в СССР организована так же, как и везде, только в нем в силу его
природного дефекта невозможно построить высокоэффективную экономическую
систему, способную удовлетворить все потребности гражданина.
Формировалось наивное, утопичное представление о Западе как образцовом
мироустройстве.
Идеи конвергенции, мифического мира во всем мире, представление, что
наша страна, освобожденная от социализма, войдет в качестве
равноправного члена в дружную семью народов, привлекали советского
человека, уставшего от изоляции и контроля, расслабляли его волю и
притупляли ощущение опасности.
Цензура в семидесятые принесла больше вреда стране, чем пользы:
ограничивался доступ к определенной информации и областям знаний;
«перекрывался кислород» творческому, вполне невинному эксперименту в
театре, кино, живописи. Все это не могло поколебать советского колосса,
но раздражало публику. Психология человека такова, что если что-то
находится под запретом, то ему кажется, что в этом есть что-то особенно
ценное, он прилагает большие усилия, чтобы получить недоступные знания.
Запрещать в нашем мире, где ничто невозможно скрыть везде и навсегда,
бесперспективно.
В результате в стране устные каналы передачи интеллектуальной информации
и мнений превалировали над письменными, создавая «устное» общественное
мнение, значительно отличавшееся от официального.
Кстати, благодаря наличию этого «второго плана» интеллектуальной жизни,
удалось запустить идеи-вирусы в головы граждан, которые помогли позже
сломить их сопротивление при распаде страны: рынок все наладит, в СССР
нарушаются права человека, Россия – тюрьма народов и т.п.
Семидесятники были поколением слова, а не дела: интерес к смыслам, к
гуманитарному знанию, особенно запретному, был огромен. Они хотели
познать и принять все, кроме своего: от Востока до Запада, от боевых
искусств и индийской философии – до медитации и психоанализа.
Городская интеллигенция больше чувствовала свое идейное родство с
западными интеллектуалами, чем с отечественными идеологами, которые
продолжали пережевывать устаревшие догмы 30-х годов, не успевая
отрефлексировать происходящие изменения и адекватно реагировать на них.
С.Г. Кара-Мурза отмечает: «Сейчас молодежь, похоже, не понимает, какой
глубокий кризис идеологии был создан ХХ съездом КПСС. В 1956 г.
эволюционная “десталинизация” сменилась радикальным разрывом с
прошлым... Результатом была профанация советского государства,
разрушение его духовной связи с народом и одновременно создание
комплекса вины в тех, кто это государство строил и защищал… Развитие
общества требовало обновления той мировоззренческой основы, на которой
было “собрано” советское общество и легитимирован советский общественный
строй. Крестьянский общинный коммунизм исчерпал свой потенциал, прежняя
идеология утратила силу. В партийной элите быстро усиливалось влияние
явных и скрытых “шестидесятников”, ортодоксальных марксистов. Уже в
начале 1960-х годов основные идеи перестройки Горбачева, еще в сыром
виде, уже обсуждались на “кухнях”. Сложилось “творческое меньшинство”,
которое и вырабатывало доктрину перестройки. В конце 1960-х годов стал
возникать альянс этого меньшинства с противниками СССР в холодной
войне».
Оказалось, что управлять сытым поколением, обуржуазившейся городской
интеллигенцией труднее, чем голодной.
Разнообразные формы оппортунистического поведения, начиная от простого
«двоемыслия», были широко распространены, особенно в среде
интеллигенции.
Бравируя, играли с собственным государством в кошки-мышки: из рук в руки
передавали запрещенные книги, привезенные откуда-то пластинки с
недоступной западной музыкой, проводили закрытые показы западных
фильмов. Посмотреть и послушать отечественных маргинальных художников и
рок-певцов собирались на «квартирниках».
Многие семидесятники интересовались политикой. Неформальная мода слушать
«Би-би-си», «Голос Америки», «Свободу» и другие радиостанции, вещавшие
на русском, возникшая у шестидесятников, только укрепилась у поколения
1970-х. Появился азарт: «они» глушат «голоса», а «мы» все равно слушаем
и знаем. Почему глушили так, что все слушали и знали, большой вопрос.
Любой мизерный протест «советских диссидентов», информацию о котором
вдалбливали «вражеские голоса», раздувался до размеров всесоюзного
события. Таким образом, изначально смутно представляемая реальность еще
больше деформировалась, порождая мифических чудовищ, которые и пожрали в
конце концов страну, где семидесятники родились. Инфантильные игры в
конфронтацию во многом определили ту пассивность, растерянность, а то и
радость, которую переживали некоторые представители этого поколения при
падении советского колосса в 1990-х.
И, тем не менее, семидесятников не назовешь откровенными
антисоветчиками: мировоззрение большинства не было ни цельным, ни
устойчивым, ни внятным.
Многие были хорошо образованными людьми, поскольку каждый, кто хотел
получить образование, мог это сделать, хотя социальные лифты уже
пробуксовывали. И образование – как техническое, так и гуманитарное –
все еще оставалось высококачественным.
Но знание о том, что так вот стабильно и проживешь до гробовой доски,
порождало у части молодых людей протест и уныние. В России «выросла
необъятная серая паучиха скуки»… Семидесятники этим паучьим ядом были
отравлены. Образ желаемого будущего потерял определенность и
привлекательность. Собственно, стремиться стало некуда, социализм был
построен, а представления о коммунизме невнятны даже у членов ЦК КПСС.
Гениальных методологов и экспериментаторов, способных влить новое вино в
постаревшие мехи социалистической идеологии, не нашлось. Новое
послевоенное дело – покорение космоса, развитие науки и техники, великие
и малые стройки – стало в 1970-е притормаживаться и терять свой
романтический ореол. Как писал А.С. Панарин, коммунизм лишили его
идеологического энтузиазма.
Запад успешно искушал советских людей обаянием потребительского
общества. Родители многих семидесятников стремились реализовать свое
представление о материальном благополучии, приобретая
квартиру-дачу-машину себе и детям, а дети считали, что могут жить еще
богаче, если этому не будет мешать советский строй. Цеховики делали свой
порой уже не маленький бизнес, строили детям роскошные дома, дарили им
золото-брильянты, мечтали о времени, когда они смогут без страха ареста
реализовать свои деловые способности и легализовать свои богатства.
Отпрыски крупных функционеров жили как западный средний класс и мечтали
о том, как высоко могли бы оценить их таланты при капитализме. По сути,
к государству стали цинично относиться как к престарелому, пока еще
сильному, но не достойному уважения родителю, избавиться от опеки
которого стало желательным.
Запад уже не воспринимался как противник и враг, возникло желание
объединиться с западным человеком; возрастало стремление реализовать
энергетику своих этносов, подавленную идеей интернационализма в СССР;
запреты порождали ощущение недооцененности своей личности,
акцентирование на недостатках советского строя и культивирование своих
личных и семейных обид на него. Практически, эти причины совпадают с
вечными причинами коллаборационизма или роли пассивного наблюдателя,
принятой на себя во время уничтожения отечества.
Семидесятники предавались абстрактным умствованиям о мире и политике, не
имея реального представления о мире и о том, что им управляет, – о
деньгах. «Многие вещи мы идеализировали, о многом просто не
задумывались. Жили, как в заповеднике, где жизнь застыла… в СССР
нарезной батон стоил 25 копеек и при Хрущеве, и при Горбачеве… копеечное
повышение цены на водку становилось потрясением общенационального
масштаба. При этом мы не понимали могущества денег. Да, они были нужны,
мы ими пользовались, но не сознавали, насколько деньги или их отсутствие
способны изменить человека, что они могут сделать с его душой», –
вспоминает Леонид Юзефович в одном из своих интервью.
Людей, молодость которых пришлась на 1970-е, нельзя рассматривать вне
контекста того, что происходило в стране в 1980-90-е годы. Тогда они
были уже зрелыми людьми. Вместе с шестидесятниками это поколение
проиграло информационную, холодную войну Западу.
Можно ли говорить о социальной безответственности поколения семидесятых?
Пожалуй, это было бы несправедливой, жестокой оценкой. Знания человека о
действительности всегда носят неполный характер, так что составить
адекватное представление о реальности не представляется возможным. Тем
более что человек не обладает достаточным умением делать правильные
выводы даже из доступных ему данных. Недаром в науке оперируют принципом
«ограниченной рациональности» людей. Не забудем еще, что в 80-90-е годы
на головы граждан буквально обрушился шквал новой информации, события
сменяли друг друга с огромной скоростью, один стресс следовал за другим
стрессом; так что правильно оценить происходящее, оценить искренность
каждого действующего лица, объективность информации не представлялось
возможным.
Не стоит забывать и об ограниченных возможностях действовать у
отдельного человека. «Семидесятники» имели преувеличенное представление
о своих возможностях, личных и общенародных, в частности, о ведущей роли
народа в историческом процессе, о возможности недовольных народных масс
сделать революцию.
Напомним о проблеме ответственности элит – что желали они, к чему
стремились и какие возможности остановить развал страны имели. Но это
тема для другого разговора.
Постперестроечные годы жестко прокатились по судьбам большей части наших
современников. Многим из них не удалось реализовать себя в профессии
так, как они могли и хотели это сделать. Не удалось в силу политических
причин – закрывались предприятия, исчезали целые отрасли экономики,
области социальной жизни. Огромный потенциал страны завис, не имея шанса
воплотиться в дела. Не все выдерживали образовавшуюся пустоту, кто-то
спивался и умирал. Пускались в рискованные предприятия и тоже умирали.
Не могли переносить разворовывания и разрушения родины и умирали. Не
умели спасти семьи от нищеты, доверялись мошенникам, спускали последние
деньги – и умирали… «Русский крест» 1990-х, когда в стране в мирное
время одновременно и рождаемость падала, и смертность росла, коснулся и
«семидесятников».
Как бы ни относились конкретные люди к событиям 1990-х, как бы ни
теоретизировали на эту тему, колоссальные человеческие потери, которые
понесла тогда наша страна, смерть огромного количества людей есть
непреложный факт, и не учитывать его при оценке того времени никто не
имеет права.
Растерявшее – и растерянное, это поколение, как и многие другие в
подобных обстоятельствах –работало и работает, предпринимая усилия
доказать себе и миру свою творческую состоятельность и право – быть.
Свое личное право, ибо единого общества, в котором радостно жить ради
общего будущего, в стране все еще нет. Да и будет ли?
Ольга ЖИГАРЬКОВА
«Психологическая
газета: Мы и Мир» (№6[274]2019)
КТО МЫ, «СЕМИДЕСЯТНИКИ»?
В.А. ГУРУЖАПОВ, заведующий кафедрой Московского государственного
психолого-педагогического университета, предложил посвятить теме
поколения «семидесятников» специальную беседу. В разговоре приняли
участие психологи Николай ПРЯЖНИКОВ, профессор Московского
государственного университета; Михаил ЯНОВСКИЙ, доцент Донецкого
национального университета; а также: Леонид РАКОВ, физик, ведущий
научный сотрудник Института геологии рудных месторождений РАН, Людмила
АВДОНИНА, учитель русского языка и литературы МАОУ ЦО №114 (Уфа),
Александр АВДОНИН, профессор Уфимского государственного нефтяного
технического университета, Елена КРЮЧКОВА, музейный педагог (г. Москва).
Виктору Гуружапову принадлежит и композиция публикации.
Виктор Гуружапов. Друзья, мы поколение людей, чье мировоззрение и
мироощущение сформировалось в 70-е годы прошлого столетия. В это время
мы учились в вузе, в аспирантуре или начинали работать. Нам сегодня за
60-70 лет. Пришло время поговорить о поколении «семидесятников»:
«шестидесятники» уже фактически сошли с исторической арены в силу
возраста, а мы еще действуем. Хорошо об этом сказал мой друг уфимский
философ Александр Авдонин в стихотворении «Семидесятникам»:
Мы поколенье тех людей,
кто, не вмещаясь ни в тот,
ни в этот век,
связующую нить времен
скрепляет собственной судьбой.
Я предлагаю поговорить о нашем поколении, скорее, в феноменологическом
плане. Как мы чувствовали и чувствуем наше время? Как осмысливали и
переосмысливаем наши духовные устремления?
Николай Пряжников. Сразу поймал себя на том, что не хочется
врать. Да и умирать, быть может, уже скоро пора, ведь все меньше «наших»
остается… Мы действительно «поколение – между…», и у нас очень мало
чего-то своего. Если говорить о психологии и педагогике, то некоторые
наши учителя еще живы, а мы – где-то рядышком, но сами чего-то важного
не сказали… На нас смотрят студенты и пытаются понять, мы корифеи или
нет? «Нет, – говорим мы, – но зато мы учились у корифеев»… И начинаем
перечислять свои «контакты» и даже рассказывать некоторые подробности,
если корифеи с нами иногда откровенничали...
Но было важное событие на нашем веку – развал страны и ее духовная
деградация. Наверное, это главное «мерило» нашей жизни, раз уж нам так
повезло, и мы жили именно в это время. Повезло – без иронии, так как для
творчески ориентированного человека, да еще и гуманитария, это счастье –
оказаться в «смысловой точке» истории и бытия. Не хочу долго
аргументировать (читайте мои книги «Психология элиты» и «Психология
маленького человека») и скажу кратко: главная вина за то, что случилось
со страной, лежит не на правителях (хотя их месту в истории не
позавидуешь) и не на абстрактном народе, а на интеллигенции как наиболее
образованной и ответственной части общества. Понятно, что конкретно
каждый из нас – семидесятников – ничего не мог изменить, но важно само
отношение к тому, что было. И это отношение – переживание, рассуждение,
совместные споры, а может, и попытка хоть как-то включиться в эти
события и предотвратить маразм – давало шанс на сохранение чувства
собственного достоинства. Но для многих из нас сам отказ от
соприкосновения с историей и от ответственности за случившееся оказался,
скорее, приговором.
Например, мне стыдно, что я хоть и ходил на всякие демонстрации
(сначала пытался разобраться, а потом понял, что надо просто
присутствовать, чтобы создавать «критическую массу»), но был пассивен,
не лез на рожон… А когда хоронили тех, кто пытался защищать Верховный
Совет в октябре 1993 года, я видел фотографии убитых молодых ребят, с
которыми просто «встречался глазами» и даже «здоровался»… Но их нет, а я
жив… А еще был поражен, что на демонстрациях практически не видел своих
друзей, им было «по фиг», и они, конечно же, были «умнее меня»… И я до
сих пор пытаюсь понять, что было в нас заложено «такое» еще в конце
60-х, когда мы кончали школу, и в 70-е, когда мы учились на
психологическом факультете МГУ, и в 80-е, когда мы посмеивались над
теми, кто «рассуждает о политике»… Что в нас сформировалось «не так»,
если именно мы профукали страну… А кто-то из нас даже обрадовался
деградации (типа, «я же говорил, что в СССР все будет плохо») и
быстренько «сдернул» в «цивилизованные» страны.
И одновременно, семидесятники – очень симпатичные, эрудированные и в
чем-то даже успешные ребята. Можно очень много хорошего вспоминать…
Хотя иногда кажется, что наша молодость и даже зрелость очень
мифологичны, когда мы сами себя и других убеждаем, какие были молодцы…
Но я что-то не припомню каких-либо горячих и откровенных (настоящих)
споров о науке, и о стране, и о высших смыслах бытия… Было много
имитаций таких разговоров, так называемого «умничанья», когда были еще
студентами-малолетками... Правда, у кого-то такое «малолетство»
сохранилось и позже. В итоге, мы даже не предчувствовали беду… А в
целом, многие из нас свою молодость банально «пробренькали» у костров,
на всяких миленьких тусовках… И как следствие, уже сейчас мы делаем вид,
что в науке и в образовании почти ничего страшного не происходит, а о
разнице в доходах вообще говорить неприлично (типа, «нельзя заглядывать
в чужие карманы»)… Обидно то, что психология – это наука о человеческих
проблемах и переживаниях, а большинство из нас заняты бестолковыми
корреляционными исследованиями по якобы «валидным», «надежным» и
«апробированным» методикам. Конечно, корреляции важны, но с учетом
сложности и многофакторности многих проблем такие исследования очень
ограничены… Мы даже в своей среде боимся обсуждать то, что есть и
другая, гораздо более интересная и нужная людям – психология…
Может, еще осталось время хоть что-то изменить, чтобы нам самим не
стыдно было быть «семидесятниками»?
Виктор Гуружапов. Николай очень точно сказал, что «мы учились у
корифеев». Это, наряду с положительным влиянием, имело и отрицательное
значение. Мы слишком полагались на их авторитет. Не развивалось
критическое отношение к идеям наших предшественников. Кстати, это не
нравилось моему учителю академику Василию Васильевичу Давыдову. Помню,
как однажды он после заседания лаборатории посетовал, что молодые
психологи не пытаются свергнуть их поколение с пьедестала. Такова была
особенность «эпохи застоя». Тогда казалось, что время если не
остановилось, то, по крайней мере, чудовищно затормозилось. Наверно,
поэтому и мы замедлились. Но не все так безнадежно. Наше поколение зреет
медленно, но все же зреет. Я замечаю, что многие из наших однокурсников
по психологическому факультету МГУ только сейчас достигли оптимальных
кондиций в плане соотношения эрудиции, опыта и понимания. В принципе,
они готовы к тому, чтобы сделать прорыв в науке. Вопрос в том, насколько
это осуществимо в условиях их загруженности текущей
организационно-практической и научно-педагогической работой. Если
говорить о наших корифеях, то Алексей Николаевич Леонтьев опубликовал
книгу «Деятельность. Сознание. Личность», когда ему было уже 74 года.
Книга «Психология игры» Даниила Борисовича Эльконина увидела свет, когда
автору было 72 года. Василий Васильевич Давыдов написал «Теорию
развивающего обучения» в 66 лет, уже после тяжелой болезни, которая
прибавляет к физическому возрасту человека лет десять. Конечно,
содержание всех книг основывалось на предшествующих исследованиях и
публикациях авторов. Но, все равно, надо было переосмыслить свои
достижения. В общем, нам еще рано сдаваться.
Что касается нашей аполитичности, то тут ничего не поделаешь. Да, были
и, наверно, останемся такими.
Леонид Раков. Я считаю, что человек практически не меняется даже
во время исторических потрясений. Сущность его остается той же, но в
изменившейся обстановке она проявляется по-разному. Те, кто в 70-е годы
прославлял КПСС, после ее роспуска стал громче всех ее проклинать. Они
исходили и исходят из общего принципа − говорить то, что выгодно, чтобы
всегда получать материальные блага. То есть эти люди остаются теми же
самыми, что и были. Люди творческие во все времена отдавали себя
любимому делу. К ним я отношу себя и моих коллег по дискуссии. Ощущение
этих людей в значительной мере отражает объективную обстановку.
Я помню, насколько тягостной была атмосфера в обществе в 70-е годы.
Проблема заключалась не в том, что отсутствовали какие-то свободы, а в
засилье идеологии, которая приобрела статус религии. С общественной
трибуны нельзя было сказать «народ» или «отечество», а обязательно
«советский народ» и «социалистическое отечество». Как будто кто-то
нарочно пытался все опорочить и вызвать у людей отвращение. Скорее
всего, так и было. Деградация существующей идеологии достигала апогея,
но общество так и не нашло в себе силы противостоять этому. Было ясно,
что надвигается катастрофа. Я уверен, что подобным образом в истории
России развивались и другие катастрофические события. Никому ни до чего
нет дела, не можем договориться друг с другом, а потом все падаем в
пропасть. При этом наше отечество всегда претерпевало громадный ущерб.
Меня удивляло поведение людей в тот период. Многие из них поверили тем,
кто явно намеревался разрушить страну. В этом проявилось незнание
истории и неспособность самостоятельно мыслить. Но больше всего
поражало, как некоторые из них реагировали на политические споры,
возникающие рядом с ними. Они смеялись. Им была безразлична судьба
страны.
В настоящее время наступило некоторое оздоровление. Но не проведен
анализ пережитой катастрофы. Не подсчитан ущерб, не названы виновные.
Потенциал страны упал, в некоторых областях многократно. Наши духовные
устремления сильно ограничены, поскольку многим уже не до этого. Я
думаю, что в данной ситуации образование людей, их мироощущение
приобретают особое значение.
Есть два типа мировоззрения. Один из них сводится к тому, что «мне ни до
чего нет дела, главное, чтобы мне было хорошо». В рамках этой концепции
человек чаще всего стремится получить в России образование, а потом
«свалить» куда-нибудь подальше, где много колбасы. Сейчас эта концепция
особенно распространена. При этом стиле мировоззрения человек чувствует
себя временщиком в России, не способным ни к каким духовным
устремлениям.
Другая концепция – «нужно сделать так, чтобы всем было хорошо − тогда и
мне будет хорошо». Можно добавить, что хорошо будет и детям, и внукам
человека. Эта концепция сводится к обустройству своего дома. Такое
понимание окружающего мира должно воспитываться в человеке с детства и
решаться на уровне государственных программ. К сожалению, подобная
задача в России даже не ставится. Хотя, если разобраться, в ведущих
странах мира элемент обустройства своего дома в народном образовании
присутствует.
В Советском Союзе теме обустройства своего дома в народном образовании
также уделяли внимание. Но при этом упор делался на то, чтобы свой
«социалистический дом» сделать «коммунистическим домом». Тем самым
опошлялся и выхолащивался смысл такого мировоззрения. Тем не менее, идея
обустройства своего дома охватила большую часть народа, что нашло
отражение в выдающихся произведениях искусства.
В заключение хочу заметить, что семидесятники в значительной мере
обеспечивают стабильность в России. Они знают цену политических и
нравственных заблуждений и с недоверием относятся к призывам скрытых
недругов России. Однако в дальнейшем это качество может быть утеряно
обществом, и новое «красное колесо» может снова закрутиться.
Михаил Яновский. Скорее всего, мир устроен разумно, и поэтому у
каждого поколения свой смысл, свой «фронт работ». Вопрос не в том, хуже
или лучше мы шестидесятников или других поколений, а в том, каково наше
назначение и насколько мы ему соответствуем. К примеру, в 80-е годы я
был свидетелем разработки одной достаточно фундаментальной концепции. Но
она не вписалась в происходящее, не хватило какого-то резонанса с
исторической ситуацией, поэтому она не стала известной.
Каков же наш «фронт работ» (был и остается, поскольку мы продолжаем
работать)? Сначала порассуждаю о социализме, в котором мы выросли и
сформировались. Социализм как форма организации общества проще и
естественнее, больше соответствует природе человека. Поэтому человек
раскрывается и реализует себя при социализме более полноценно, и поэтому
талантов при социализме появляется неизбежно больше. Другое дело, что
социализм и самореализация требует очень высокого уровня тонуса жизни, в
том числе и тонуса внутренней жизни (без этого развития быть не может).
Капитализм тем и соблазнил нас в 80-е, что мы могли как бы расслабиться
и «зажить нормально» (я, честно говоря, тогда надеялся, что мы не
откажемся от социализма, а реформируем его). Но семена отказа от
социализма были брошены задолго до перестройки – именно тогда, когда
стали использоваться ложные меры своего развития: надо соревноваться с
Западом и все время сравнивать себя с ним, и наша цель – благополучие.
Вернусь к вопросу о «фронте работ» для «семидесятников». Моя версия:
наша задача – открыть и начать освоение новых сфер, новых измерений
реальности. Правда, тут я сужу по себе. Меня всегда к этому тянуло,
даже, по большому счету, только к этому и тянуло. По очереди меня
интересовали, начиная с первого курса университета, – буддизм,
экзистенциализм, философствования М.К. Мамардашвили, Агни-Йога и т. д.,
и т. п. Одно из самых ярких воспоминаний студенческих лет: мы «на
картошке», после тяжелого дня улеглись спать – и вот в большом помещении
пионерского лагеря кто-то включил «Пинк Флойд»… Все слушали в молчании,
переживая прямо-таки космические ощущения. Не случайно же в детстве
самые впечатляющие новости касались очередного полета человека в Космос.
А что такое Космос? Это Неведомое, которое нас окружает, и нам надо его
изучать. Психическое, собственно, тоже есть малоосвоенное измерение
реальности.
Ну, а разные «красивые» теории будут строить уже наши потомки (если мы
им много «накопаем»). Так что продолжаем работать. Такова моя текущая
версия.
Людмила Авдонина. Я тоже считаю, что наше поколение не обделено
талантами. Мы не будем говорить о гениях, «прикоснувшихся к вечности».
Они во все времена – «штучный товар». Будем говорить о талантах в
области литературы.
Не во все времена их активность была на высоком уровне. Например, в
Италии в 17 веке после Тассо и Ариосто «никого не было видно», как и в
Испании 18 века – после Лопе де Вега и Кальдерона. Но в последующие
времена таланты появлялись: в Италии в 18 веке – Гольдони и Гоцци, в
Испании в 19 веке – Эспронседа и Беккер.
Так и в России после «светлого» поэтического поколения «шестидесятников»
пришло «теневое» поэтическое поколение «семидесятников». Действительно,
если в 60-е годы собирали стадионы А. Вознесенский, Б. Ахмадуллина, Е.
Евтушенко, Р. Рождественский, а другие поэты были известны только части
интеллигенции, то в 70-е годы печатали стихи Л. Мартынов, О. Фокина и
другие, родившиеся после 1941 года. Общество СМОГ (Смелость. Мысль.
Образ. Глубина), по другой расшифровке: «Самое молодое общество гениев»
– в составе Л. Губанова, Ю. Кублановского, В. Алейникова, А. Пахомова,
В. Батшева, родившихся в 1944-1948 годах, заявили о себе в 1965 году. Но
тут же были «прихлопнуты» властями. Да, те и другие не были гениями,
хотя и стали известными в узком кругу. Но они пришли тогда, когда
большинство интеллигенции было увлечено политическими событиями. Может
быть, поэтому эти авторы не смогли консолидировать наше поколение.
Александр Авдонин. Мне хочется продолжить мысль Людмилы о том,
что нельзя забывать таланты. В настоящее время на Западе и у нас в связи
с приходом общества потребления стерлась грань между высокой и низкой
культурой.
Если в эпоху Ренессанса был социальный запрос на высокую культуру, то
сейчас, в условиях глобальной конфронтации между Западом, стремящимся
сохранить свое мировое господство, и Востоком, отстаивающим
самостоятельность своей культуры и структуры общества, духовная культура
потеряла социальную значимость.
В этих условиях наша задача заключается в том, чтобы всеми силами
сохранять высокую культуру: «Учитель, воспитай ученика, чтоб было у кого
потом учиться». И мы надеемся, что семена духовной культуры, которые мы
закладываем в сознание обучаемых, дадут всходы и, возможно, определят
плоды их будущей творческой деятельности. Поэтому не стоит принижать
текущую работу интеллигенции нашего поколения. Она создает стабильность,
как справедливо сказал Леонид.
Елена Крючкова. У меня очень похожие впечатления о нас в те годы
и потом. Раньше побаивалась об этом писать. Думала, что я уникальна. А
оказывается, нет – это ощущения поколения. Я окончила школу в 1971
году. После детских лет, прошедших в эпоху перемен, была крайне
разочарована спокойной и размеренной жизнью. Виктор заметил верно, что
время тогда чудовищно затормозилось. Существовала только официальная
общественная жизнь. Причем молодые люди выработали свой стиль отношений
с этой жизнью. С одной стороны, мы не следили за политическими
событиями, с другой, в повседневном общении выражали недовольство
существующим укладом жизни, действующей властью. Это недовольство среди
интеллигенции было почти всеобщим. При этом окружающие меня люди
соразмеряли свои желания, устремления и действия со сложившимся порядком
вещей. Во всем была некоторая двойственность – «мое восприятие» и
«официальная позиция». При этом мы стремились быть верными себе и
выразить свое понимание вещей, сохраняя принятые нормы изложения
материала, взглядов. Приведу пример уже из начала 80-х. Тогда были
популярны концерты древнерусской музыки. Я взяла на себя общественную
работу по распространению билетов на концерты, организуемые ВООПИКом
(Всероссийским обществом охраны памятников). Руководитель хорошего,
просто блестящего коллектива Игорь Николаевич Воронов предложил сделать
концерт бесплатным для сотрудников музея. Но было одно условие – петь в
Успенском соборе. В то время концерты в музеях и музеефицированных
храмах были очень популярны. Меня, молодого научного сотрудника,
поддержала заместитель директора по науке Нона Сергеевна Владимирская и
повела для разговора к директору – Михаилу Петровичу Цуканову. Он очень
внимательно выслушал, но отметил, что в соборе открытая экспозиция, и не
стоит там музыку исполнять. Тогда я рассказала, какие великие
композиторы XIX-XX веков писали религиозную музыку. В ответ наш директор
перечислил еще и другие великие имена, и другие религиозные
произведения, но твердо заявил, что в соборе проводить концерт нельзя.
Директор был образованным человеком, но четко придерживался определенных
установок. В принципе я его хорошо понимала, но меня это раздражало.
Мы жили, понимая условность идеологических требований. В определенных
случаях умели их обойти. Когда писали студенческие работы, а потом
статьи и другие материалы, обязательно начинали с цитирования классиков
марксизма-ленинизма, материалов съездов КПСС, а дальше писали свое. При
этом мы, действительно, опирались на труды корифеев, у которых когда-то
учились. Я закончила истфак Московского государственного педагогического
института имени Ленина. У нас преподавала «Историю Древнего мира» Ирина
Сергеевна Свенцицкая, «Историю Средних веков» – Николай Филиппович
Колесницкий. «Психологию» читал Василий Васильевич Давыдов. Они
задавали очень высокую планку преподавательской и научной работы. Всегда
хотелось ей соответствовать, но не всегда получалось.
Когда началась перестройка в конце 80-х, я с изумлением увидела, что
происходит демонтаж системы. Мы ждали этого и радовались. Но в 90-е
пришло глубочайшее разочарование. Из старой системы пришла коррупция. А
новая система принесла страшное социальное неравенство. Я еще тогда
подумала: теперь долго не будет революции – пока живы те, кто помнит, к
чему привел 1991 год.
Виктор Гуружапов. Елена коснулась очень важного момента для
становления нашего поколения. Действительно, существовала некоторая
двойственность в отношении к действительности. Мы ее принимали такой,
какая она есть, но при этом старались сохранить автономность своего
взгляда на жизнь. Как ни странно, при этом у нас развивалось
аналитическое начало мышления. Тем более что даже официальная жизнь
давала много поводов для размышлений. Например, истории с музыкой в
храмах. В 1970-х годах в Чехии гастролировал величайший американский
джазмен Луи Армстронг. Тогда руководитель Чехословацкой Социалистической
Республики коммунист Густав Гусак, большой любитель джаза, предложил
музыканту выступить в Пражском Кафедральном соборе. Концерт
транслировался по советскому телевиденью. Для меня, как и для всех
поклонников джаза, это стало грандиозным событием. Было показано
интервью с маэстро по поводу программы предстоящего концерта. Луи
Армстронг тогда сказал, что петь в храме он считает кощунственным, но
хочет услышать, как там звучит его труба. Меня поразила эта четкая
позиция музыканта. Потом я обсуждал ее с близкими друзьями. Но не было
общественной дискуссии по поводу этой этической проблемы. Что можно и
что нельзя делать в храме? Сейчас это проблема стоит особенно остро, но
у интеллигенции так и не выработана определенная позиция. Чего только
стоит ее раскол по поводу отношения к акции панк-группы «Пусси Райот» в
храме Христа Спасителя.
Наше поколение еще сохраняет способность к аналитической работе. Нам
есть что вспомнить. Надо думать, как сохранить огромное культурное
достояние и передать его дальше. Полагаю, что разговор о поколении
семидесятников на этом не закончился. Мы только начали рассуждать о
месте этого поколения в консолидации общества. Выводы делать рано.
«Психологическая
газета: Мы и Мир» (№6[274]2019)
|
