Сайт обновляется не реже 3-х раз в неделю

     
     
     
     
   

 

 

А. А. Андреева, О. А. Жигарькова

БЕСЕДА С АЛЛОЙ АНДРЕЕВОЙ. ДЕТСТВО


Давайте же вспоминать и размышлять об ушедшем времени, рассказывать нашим детям обо всем, что видели и пережили. Тогда сохранится ткань нашей жизни – пусть не совсем такой, какой она на самом деле была – и рисунок бледнее, и материал поизносился, – но сохранится вечный порядок вещей: ткань времен ткется, не прерываясь, отцы передают детям свои знания, делятся своими мыслями, завещают свои духовные ценности.

С этой целью мы и открываем новую рубрику . Жизнь течет и изменяется. Мы видим это и стараемся удержать уходящее – в памяти, в рассказах-воспоминаниях, мемуарах, произведениях искусства. Конечно, живая ткань жизни во всей своей полноте сохраняется только в душе современников, уходя с ними вместе навсегда. Жизнь просачивается сквозь пальцы так незаметно, что мы не сразу замечаем, что носим в голове и сердце память о том, чего уже не знают наши дети. Не знают и не понимают. А ведь у нас в стране в ХХ веке жизнь особенно резко менялась дважды – в результате революции и в результате события, еще не имеющего имени, назовем его "отказом от социализма".

Первой нашей собеседницей стала Алла Александровна Андреева.

Алла Бружес родилась в 1915 году в семье московской интеллигенции. Как многие ее ровесницы, любила читать книги и обожала музыку. В 1929 году кончила семилетку. С 15 лет работала в издательстве корректором, но сердце принадлежало искусству. В 1935 году поступила в Институт повышения квалификации художников-живописцев, после его окончания работала художником. В 1937 году произошло событие, во многом определившее ее жизнь: Алла Александровна встретила Даниила Андреева, писателя и поэта, автора – в будущем – книги "Роза Мира". В 1947 году их арестовали в числе заговорщиков, "замышлявших" убийство Сталина. Даниил Андреев обвинялся и как автор романа "Странники ночи", который был признан антисоветским. Роман пропал в подвалах Лубянки. Из лагерей Алла Александровна освободилась в 1956 году. И дальше – началась жизнь, посвященная мужу: сначала – хлопоты по его освобождению, потом – забота об умирающем муже, работавшем над черновиками, спасенными ею из тюрьмы. После смерти Д. Андреева в 1959 году – тридцатилетнее молчание и хранение его рукописей. С конца 80-х годов Алла Александровна публикует произведения Даниила Андреева. Сегодня главное в ее жизни – выступления с чтением стихотворений и поэм мужа. Рудина Лариса Максимовна – кандидат психологических наук, доцент кафедры социальной и этнической психологии Московского гуманитарного университета, действительный член ППЛ (Профессиональной психотерапевтической лиги).
       

Алла Александровна, Ваше детство пришлось на 20-е годы. Время царской России к тому времени уже прошло, а традиции советской – еще не устоялись. Каким было Ваше детство?

– Мое раннее детство пришлось на годы военного коммунизма. Я родилась в Москве, потом папа – он кончил биологический факультет в Петербурге и медицинский в Москве – был мобилизован, получил направление в Орловскую губернию – начальником госпиталя. Располагался этот госпиталь в 11 км от Мценска в бывшем имении Сологуба, и папа был одновременно и заведующим, и единственным врачом на всю округу – так, как это описывается у Булгакова в “Записках молодого врача”. Лечились в госпитале все, кто заболевал в округе, и раненные солдаты – был восемнадцатый год, вовсю шла Первая мировая война.

В Москву мы вернулись в году 1920-ом или 21-ом, тогда мне было лет пять-шесть. Жили мы на Петровке, потому что папа работал в Центральном институте труда на углу Рахмановского переулка. Во дворе был дом, принадлежавший этому институту, – там мы и жили.

Алла Александровна, Ваша память сохранила какие-то картины жизни Москвы времен НЭПа и военного коммунизма?

– …Что такое был военный коммунизм в Москве с точки зрения шестилетней девочки? Пустая Москва, вся в снегу, машин не было ни одной, зато были извозчики. Даниил (Андреев. – Ред.) помнил еще конку, я уже только трамвай. Очень интересная деталь: видимо, несмотря на условия военного коммунизма, днем было совсем не страшно, потому что я одна ходила по Москве.

Мы жили на Плющихе, а мой детский сад был на Пироговской. Это, конечно, близко для взрослого человека, но я ходила туда одна шестилетней девочкой.

А когда в мои семь лет мы переехали на Петровку, то я не могу Вам даже сказать, где я не ходила! Я училась в школе в Кривоарбатском переулке во вторую смену. Значит, после второй смены вечером домой шла одна.

А НЭП… Музыкой НЭПа была "Баядерка" Кальмана. Вся Москва танцевала шимми из нее. НЭП – это было очень весело, на маме – красивое платье, на столе – вкусные вещи… Я ничего более серьезного не помню, но как-то люди головы подняли, – правда, ненадолго. Потом это страшно кончилось. К 30-му году они все уже были расстреляны.

Что же я могу помнить о своем детстве… Очень трудно говорить о житейской стороне. Дело в том, что сейчас дети необыкновенно погружены в быт. В мое время так не полагалось. Например, мы с братом никогда не знали, что сколько стоит. Отношение к детям было другим, чем сейчас. В самых хороших семьях – а у меня была очень хорошая семья, прекрасные мать и отец – дети имели все, что могли только придумать, но никогда этого не знали. Я только взрослая поняла, сколько для нас с братом делалось, но никто никогда этого не подчеркивал. Мы имели многое, но не росли избалованными детьми – воспитание было очень строгое.

Всегда говорилось так, что самый главный в доме – папа.

Что мамы слушаются беспрекословно.

Что няне не дай Бог сказать какую-нибудь грубость.

Это взрослые, и они главные.

Слушаться – об этом не может быть спора. Ребенок должен слушаться.

А как Ваши родители добивались такого послушания?

– У ребенка должна быть детская жизнь. И каждый в семье должен знать свое место. У нас была именно детская жизнь, отдельная и отличная от жизни взрослых. По-настоящему дети растут в детской, а не вместе с папой-мамой в одной комнате или двух. У папы должен быть – кабинет, у мамы – будуар, должна быть – столовая, где обедают, и на другом конце квартиры – детская. Такой порядок существовал и у нас в доме где-то до 18-го года, когда мы жили в Москве в Кривоколенном переулке – позже, конечно, все стало иначе. Я жила до трех лет – с няней, а когда мы вернулись в Москву во времена военного коммунизма – няни не было, жили в одной огромной комнате на Плющихе. Но что-то от старого обычая еще долго сохранялось – детей не вмешивали в жизнь взрослых так, как их вмешивают сейчас.

Мама моя не работала никогда. Вернее, когда мне было лет пятнадцать, мама поступила на работу – недели на две. Мы подняли дома такой вой и нытье, что, конечно, она с работы ушла. Когда родился брат, то была няня, потому что никакая мама пеленок не стирала, никакая мама с ложечки ребенка не кормила. Мама – это Мама, то есть существо более высокого порядка, чем няня, чем домработница.

Родителям нужно уметь себя ставить.

То есть должна быть какая-то дистанция между взрослыми и детьми?

– Обязательно! И еще одна важная вещь: в то время не было того, что называется детским языком. С нами говорили сразу – правильно по-русски. И вот этого: “чап-чап”, “мяп-мяп”, “ням-ням” – не было никогда. Бывали смешные выражения, когда я что-то говорила и это оставалось в семье – например, “черноходная дверь” или “иголушечка” – так я называла фарфоровую вазочку, в которой лежали иголки. Но все это милые домашние выражения, а взрослые с нами сразу говорили правильным языком. Конечно, так и надо.

Алла Александровна, а как относились к религии в вашей семье? Было ли принято ходить в церковь? Были ли в доме иконы?

– Теперь у многих есть очень неправильное представление о том, что все были очень религиозны. Это совершенная неправда. Я, например, родилась в атеистической семье, папа был профессором физиологии, атеистом, мама считала, что да, конечно, что-то "Там" есть… и все. Меня и брата крестили, конечно, но крестить священника приглашали домой. В церковь ходили только на улицу к заутрене. Попозже – лет в девять-десять – я от родителей потихоньку бегала в церковь сама. Почему потихоньку – не знаю, потому что мне никогда не запретили бы туда ходить. Но это было настолько мое личное, что я никому ничего не говорила. В моей детской, когда я была совсем маленькой и мы жили в Кривоколенном переулке, висела икона Божьей Матери – единственная икона в доме. Больше никогда не было ни одной иконы, никто в доме не прочел ни одной молитвы. Я откуда-то узнала одну молитву, “Богородицу”, только ее и читала про себя.

До такой степени интеллигенция была атеистической?

– Я думаю, что, конечно, не вся. Я даже знаю, что были интеллигентные религиозные люди. Но вовсе не было широкой религиозности! Кстати, прочтите биографию Жуковского, написанную Борисом Зайцевым. Жуковский чуть ли не в первый раз исповедовался перед смертью. Вот вам не двадцатый – девятнадцатый век! Просто люди так жили…

Первый раз я увидала киот – в деревне. Иногда считается, что крестьяне были темные, некультурные люди. Но русское крестьянство было очень культурно по-своему! Не читая газет, иногда вообще не умея читать, оно с пеленок росло с церковью. Конечно, некоторые оттуда уходили – в разбойники, в революционеры, – но основная масса русского крестьянства традиционно была религиозной. Именно поэтому Советская власть и уничтожила его.

…И я очень хорошо помню, как мы приехали в один крестьянский дом. Папа, видимо, кого-то вылечил в той семье, и мы на розвальнях приехали к ним в гости. Помню белоснежную скатерть на столе, стол уставлен едой – это 19-й год, когда был голод в городах, но не было еще голода в деревне. (Это все работа Советской власти, когда стала голодать деревня). И в углу – большой-большой киот: иконы с окладами и полотенца белые висят.

Так я в четыре года увидела киот в деревне, а в городе ни в одном доме, где я девочкой могла быть, – ничего подобного не было.

А увиденное – иконы в красивых окладах – произвело на Вас впечатление?

– Никакого! Я жила, как жила – книгами. Мы все – и я, и родной брат, и сводный брат – сами читаем с трех лет. Никто нас не учил читать, никто никогда не читал вслух. 

А что составляло круг Вашего чтения в детстве?

– Первое слово, которое я прочла, было название газеты – “Известия”. И еще – “Аптека”. То есть училась читать по вывескам и заголовкам. А потом – началась жизнь с книгами. Ну конечно, это были сказки. Конечно, это были детские книги. Мне с книгами необыкновенно повезло: дело в том, что я застала еще дореволюционные книги. Они были и у меня, их можно было еще найти в библиотеках. У папиных знакомых сохранилась огромная детская библиотека, к которой я имела полный доступ. Это, конечно, невероятное счастье. И у Даниила так было.

Дальше произошла вещь, которой тоже не знают. Дело в том, что сказки были запрещены лично Крупской. Они не вели классового воспитания. В сказках-то – царевна, царь… А ради чего Иванушка совершает подвиги? Не ради освобождения рабочего класса, а для того, чтобы жениться на царевне. Кроме того, в сказках всегда есть Добро и Зло. Сказочное понятие Добра и Зла в ребенка вкладывалось сызмальства. На одной стороне – царевна, Василиса Премудрая и все, кто им помогает. На другой стороне – Кощей, Баба Яга, которые олицетворяют Зло. Но Зло-то – не классовое!

Вы понимаете, культура и религия должны идти рядом. И должны идти к одной цели – к Богу. И сказки – религиозны по сути, поскольку показывают борьбу Добра и Зла и обязательную победу Добра. Меня никто не учил молиться, но нравственные понятия усваивались и из сказок. Лет с восьми с упоением читали Андерсена. А это уже христианская литература…

Когда Крупская запретила сказки, то была очень большая дыра – не хватало литературы для детей. Потом появился Чуковский. И первое, что я помню, это "Мойдодыр". "Мойдодыра" мы знали наизусть. А Гайдар и другая детская литература появились позже.

Алла Александровна, какие праздники Вам запомнились из детства?

– Ну конечно, это Пасха.

На углу Столешникова переулка и Петровки стоял храм, потом он был разрушен. (На месте храма Рождества Пресвятой Богородицы, построенного в 1620 г. и разрушенного в 1928 г., была поставлена часовня в год 850-летия Москвы. – Ред.) Мы шли на улицу к этому храму и в 12 часов ночи ждали первого удара колоколов Ивана Великого. Наконец, он раздавался, и на него вся Москва отвечала колокольным звоном. Под этот праздничный перезвон мы говорили друг другу "Христос воскресе" и шли домой разговляться. Для нас не таинство Воскресения Христова было важно, а праздничная атмосфера вокруг этого события. Важен был колокольный звон, крашение яиц – я сама их разрисовывала, без молитвы. Важно было, что мама пекла замечательные куличи, делала пасху, которую я и сейчас готовлю по ее рецепту. Во флигеле нашего дома, который выходил на улицу, оставалась еще русская печь, мама покупала свиную ногу и делала в печи ветчину. Все это и была Пасха! Вы понимаете, конечно, что я стараюсь вспомнить, что детям нравилось в этих праздниках…

Другим любимым праздником было Рождество. Что такое Рождество для ребенка? Ну да, Христос, конечно, родился, но дело не в этом! А дело в том, что будет елка – никакая не новогодняя, таких елок вообще не было! Елка была на наше православное Рождество, а ставили ее в сочельник, 6 января. На Новый год в полночь поднимали бокалы, и все.

Вас тоже не кормили в сочельник до первой звезды?

– Нет, мама этого не соблюдала. У нас было две комнаты, а третья – за кухней, там брат жил. Мы сидели в одной комнате и ждали, а дверь в большую комнату родители закрывали и наряжали там елку. Потом папа зажигал все свечки – только живые свечки, никаких электрических гирлянд, – и садился за рояль. Он играл, мама открывала двери и звала нас. Мы входили: перед нами в темной комнате стояла огромная, до потолка, елка, вся – в свечах, вся – в украшениях: шарики-мандарины-яблоки-конфеты-игрушки… И под елкой – подарки... Таким был сочельник. Изумительный день! 

Потом была рождественская неделя, и Рождество было, по моим представлениям, – детским праздником. Он заключался в том, что по очереди в разных домах собирали детей. Больше всего запомнились праздники в семье профессора Талалаева, который жил на Молчановке в доме со львами. Там была большая квартира, в несколько комнат, и на Рождество обязательно устраивали детский маскарад. Все сами делали костюмы. Собиралось много детей, и было очень весело. Одна игра казалась особенно интересной: нужно взяться всем за руки и цепочкой, под музыку, во главе со взрослым, бежать, подчиняясь его действиям. Как правило, вел цепочку сам профессор Талалаев, а мой папа аккомпанировал игре. Делалось так: бежали из одной комнаты в другую, потом в коридор, потом – вдруг – сразу обратно, и что взрослый вытворял, вся цепочка с хохотом повторяла. Это, конечно, было безумно весело, ужасно хорошо!

А что дарили на Рождество?

– Вы знаете, наверно, дарили разные вещи, а у меня в памяти – книги. Мы были одеты, по-теперешнему, достаточно плохо: какие-то одни туфли, одно платье в школу на всю зиму. Но интересно вот что: форма, как "пережиток царского прошлого", была отменена, мы ходили в школу в своей одежде, но у всех были очень скромные бумазейные платьица.

А тогда была разница в обеспеченности?

– Она, наверное, была, но в школе ее никто не показывал. Как это было сделано – не знаю. Чтобы в школе носить колечко какое-то – это невозможно. Я уж не говорю о косметике. Потому что когда молодая девушка красилась – это могла быть только уличная девка. Ни одна порядочная девушка этого себе не позволяла.

А Ваша мама красилась?

– Мама красилась – немножко. Когда ей было лет за тридцать – слегка подкрашивалась, очень за собой следила.

Алла Александровна, расскажите, пожалуйста, какой была школа в Вашем детстве.

– Я училась в школе для детей научных работников – бывшей Хвостовской гимназии – в Кривоарбатском переулке. Со всего города туда ходили дети. Но тогда Москва была небольшая, в пределах Садового кольца. Школа очень хорошая, потому что педагоги остались те же самые, которые в Хвостовской гимназии преподавали. Очень умные люди, они сумели, насколько хватило сил, переломить совершенно идиотскую советскую систему школьного преподавания.

А что было необычного в Вашей школе?

– В то время в школе истории, например, не было вообще. Вместо истории преподавали обществоведение. Обязательная программа во всех школах по этому предмету выглядела так: сначала на свете был Спартак. Потом произошли крестьянские войны в Германии, промышленный переворот в Англии, Великая французская революция, затем – 48-го года, в России – 1905-го года и, наконец, Великая революция 17-го года, которая все поставила на место. Примерно такой же была программа по литературе. Из Лермонтова – только "Белеет парус одинокий" и "Мцыри", причем Мцыри – богоотступник и богоборец, больше ничего. Вот и все, что мы знали. Комическая фраза о том, что "Татьяна – продукт дворянского уклада", – результат изучения литературы по нашей программе.

Но в нашей школе в Кривоарбатском учителя делали очень просто: они сжимали программу так, что получались пустые уроки, и читали нам вслух что-то не по программе. .Я, например, запомнила, как очень хороший преподаватель русского языка Георгий Иванович Фомин читал нам "Аттические сказки" Зелинского. Или что-нибудь еще читали таким образом. Биолог вез нас в лес и по дороге очень много рассказывал о природе. Преподавательница Анна Ильинична Елагина, наша классная руководительница, вела в Музей изящных искусств. На каникулы, на лето нам давали очень большой список книг, который надо было прочесть. Это были хорошие книги, которые не входили в школьную программу.

Мы читали очень много, – и хорошие вещи, и не очень. Увлекались романами Вальтера Скотта: под партой читали книги, растрепанные до листочков.

Чем поощряли детей добиваться успеха в учебе?

– Никогда не могу этого понять, сколько ни вспоминаю. Во-первых, я не помню, как и когда готовила уроки.
Училась я весьма средне. У меня сохранился аттестат зрелости – то есть бумажка о конце семилетки. Бумажка, конечно, замечательная. Тогда было три отметки: "неуспешно", "весьма успешно" и "успешно". То есть "кол", "тройка" и "пятерка". Так вот, мой аттестат зрелости – одни "тройки". Все "успешно", и только география – "весьма успешно". И родителей не волновало, чтобы я училась на "пятерки".

Мы вообще не понимали, как можно серьезно учиться. Мы брали другим: общим развитием.

Алла Александровна, тогда была семилетка?

– Тогда была семилетка, после которой полагалось два года “с уклоном”, так это тогда называлось. 

В то время учились в школе девять лет, а не десять?

– Девять. Очень долго была девятилетка, причем, семь лет общеобразовательных, а последние два – "с уклоном". Это очень глупо, потому что в тринадцать-четырнадцать лет ни один ребенок не знает, куда он хочет “уклоняться”. Хотя для меня было ясно с самого начала: это книги и музыка.

А кто играл в Вашей семье?

– Музыкой жила вся наша семья. Каждый вечер папа садился за рояль. Он мне, например, играл всю тетралогию Вагнера. Папа был учеником Римского-Корсакова. Он долго колебался, быть ли ему композитором или заниматься наукой. Потом выбрал науку, но музыка осталась душевной и духовной основой его жизни.

А моя мама пела, у нее был необыкновенно красивый голос. Музыка имела огромное значение для духовного развития ребенка. Звук рояля – для меня первый осмысленный звук в мире. Музыкальная культура была совершенно естественна для всех, и классическая музыка сопровождала нашу жизнь. Мне и теперь дороги, как и раньше: Шуман, Шопен, Шуберт, Бетховен, Вагнер, Лист.

Девушки учились играть на рояле, и я играла. Не знаю, кто в нашем классе хоть немножко, да не играл. Точно так же, как позже мы все, пусть плохо, но пели. Радио не существовало, были граммофонные пластинки, да и граммофонов было мало. Мы росли с "живой" музыкой: ходили в Большой театр, потом собирались у подруги, там было пианино и большая редкость – отдельная двухкомнатная квартира, – и целыми вечерами пели оперу – пели никуда не годно, но таким образом входили в музыку. Например, пропевали всю "Снегурочку". Ноты были в каждом доме, их легко можно было купить. Позже стали ходить в Большой зал Консерватории, концерты бывали великолепные: достаточно сказать, что каждую зиму обязателен был весь цикл симфоний и концертов Бетховена. И также – Вагнеровский цикл, состоящий из отрывков его опер.

Помимо музыки, когда мы были пятнадцатилетними девочками, дома собиралась маленькая группа девочек, родители в складчину платили преподавательнице танцев, и нас учили танцевать.

То есть девочкам стремились дать образование, как это было принято еще до революции…

– Да, танцы, музыка, концерты, музеи и книжки, книжки до потолка… В кино мы ходили… ну, может быть, раз в месяц. Не на всякие фильмы нас водили.

Раза три за зиму был театр. Когда мы приходили из театра, все пьесы, которые в театре видели, дома в коммунальной квартире разыгрывали с соседскими детьми. Писали свои пьесы, делали свои декорации. А в школе был – школьный театр.

Мы столько читали, столько слышали музыки, столько видели!

В 20-е годы по явному недосмотру Советской власти на плохой бумаге в мягких обложках выходило очень много книг. Были чудные детские книги: "Маленькие японцы", "Маленькие голландцы", "Маленькие швейцарцы". Принцип этих книг был всегда один и тот же: растут маленький мальчик и девочка. Если это книга "Маленькие голландцы" – то дети живут в Голландии, если "Маленькие японцы" – в Японии. Читая о приключениях этих детей, мы узнавали об обычаях, праздниках каждой страны. Это были очень хорошие книги.

Помню книги писателя Тальбота Рида. Я читала две его книжки: "Старшины Вильбайской школы" и "Пятый класс свободной школы" – о приключениях английских школьников. Суть этих книг была в том, что доносить – недопустимо, помогать – надо, правду надо всегда говорить.

Детям необходимо читать книги, потому что вместе с информацией, интересной фабулой ребенок естественно усваивает основы нравственности: понятия благородства, честности, сострадательности. Сегодня, к сожалению, кино и телевидение занимают досуг ребенка, а не книги. При этом телевидение не способно воспитывать, оно только развлекает и информирует. И это естественно, в этом – его функция. Поэтому родители просто обязаны приучать детей читать, иначе нас ждет моральная катастрофа.

Это не значит, что все дети, которые читали хорошие книжки, стали благородными людьми. Сколько угодно вышло негодяев. Но где-то в глубине зернышки остаются…

Была еще дореволюционная "Золотая библиотека". В этой серии выходили книги американской, по-моему, писательницы Луизы Олькотт. Было четыре книги, Даниил тоже с ними рос: "Маленькие женщины", "Маленькие женщины, ставшие взрослыми", "Маленькие мужчины", "Маленькие мужчины, ставшие взрослыми". Не буду пересказывать сюжет: это книги о каждодневной жизни, в которой возникают и решаются нравственные проблемы, и знание об этом необходимо для развития детей.

И, конечно, назову необыкновенно важную для формирования моей личности книгу, с которой не только я росла. Это был пересказ легенд о рыцарях Круглого Стола. Не помню автора пересказа, запомнилось только, что это было издание Гранстрема. Там собраны легенды, повествующие о приключениях рыцарей Круглого Стола от рождения Артура до его смерти. Пересказ этот был для юношества и читан-перечитан неимоверное количество раз.

Другая книжка, которая имела огромное религиозное значение в моей жизни, – как раз в том самом детстве, где не было ни икон, ни церкви, – это книжка Сельмы Лагерлеф "Легенды о Христе".

Она оказала на меня огромное влияние, и, если хотите, "Легенды о Христе" и рыцари короля Артура – это начало христианства для меня.

А как легенды о рыцарях Круглого Стола связаны для Вас с религией? Наверное, благодаря легендам о поисках чаши Святого Грааля?

– Да, да! Потому что поиски Святого Грааля – суть и кульминация всего повествования.

Алла Александровна, а как в Вашей семье проводили свободное время?

– Организованного отдыха никакого не было. Каждый жил, как хотел. Но вечерами мы собирались вместе. На круглом столе – самовар, мы сидели за чаем, папа читал нам вслух, иногда папа с мамой раскладывали пасьянс. Потом мы с папой на фортепьяно играли в четыре руки. Или мама пела. А мы сидели с книжками, читали и слушали.

Мое детство – это музыка, книги и бесконечная беготня – зимой по улицам Москвы, летом – по лесу, на речку. Летом уезжали в деревню. Мама снимала где-нибудь в деревне чистый дом, желательно недостроенный, потому что тогда мы жили там первыми. И в деревне – бесконечная беготня босиком, в каком-то драном сарафанчике. Три месяца в году был лес и такая дикая жизнь. Это было замечательно.

А когда жили на даче в какой-нибудь деревне или Звенигороде, папа каждую субботу приезжал к нам на два дня, и тут, конечно, мы не отрывались от него. Много и везде гуляли вместе. Это было огромное счастье для нас, потому что папа чудесный был человек.

Алла Александровна, какую роль в воспитании детей играли отец и мать?

– Интеллектуально, как принято выражаться, папа со мной занимался больше. Это вообще мужская работа: интеллектуальное воспитание ребенка. Все же заботливое, очень интимное, нежное и организованное (правила поведения, бытовые навыки) – было делом матери. Дом – это женщина.

А в чем заключалось интеллектуальное воспитание?

– Во всем: в играх, книгах, в разговорах. С книжкой-то я шла к папе!

Однажды он положил передо мной книгу и сказал: "Ты большая девочка и можешь читать, конечно, все, что хочешь. Но если ты прочтешь эту книжку, то мне будет неприятно". Книга лежала на столе. Я ее не открыла. Прочла ее в сорок лет – это были "Опасные связи" Шадерло де Лакло. Только и всего! Но мне довольно было папиных слов: "Мне будет неприятно…", и я эту книгу не взяла в руки.

Мои родители умели завоевать уважение детей. Папа был не назидательным, а очень веселым. У нас была, например, игра: едим лимон без сахара. А дело в том, что надо было есть лимон без сахара так, чтобы на лице не отражалось, что кисло. Как я ему благодарна за эту игру! Если сейчас мне больно, неудобно – я привыкла, что по моему лицу это не увидят.

То есть он считал нужным, чтобы Вы умели сдерживать свои чувства и мысли?

– Конечно! А делалось это очень весело – игрой. Разные у нас были игры. Мы гуляли летом, когда он приезжал, и по дороге играли. И так ненавязчиво он меня воспитывал…

Сейчас подобных игр уже нет – не считается необходимым скрывать свои чувства.

А это неправильно. Это невоспитанность называется. Сейчас детей не учат делать многое из того, что пригодится им в жизни.

У нас в семье, например, было очень интересное отношение к болезни. Если температура 39°, ты лежишь. Температура 37,6° – вставай, одевайся, постель убирай, садись за стол обедать со всеми, после обеда можешь одетая лечь на диван и почитать книжку. "Что сидеть, что лежать – одно и то же". И это не самодурство – мой папа был очень хороший врач, и никогда не стал бы делать того, что могло повредить нашему здоровью.

Если бы Вы знали, как мне это воспитание помогло в жизни! Я очень много болела и болею. Но меня с детства приучили держать себя в руках, не распускаться в любых обстоятельствах. Папа многому учил смешно и весело. Именно так, как лимон ели.

Очень запомнился такой эпизод. Дача, Звенигород, папа вечером работает, мама с братом уже легли, мне разрешено приходить домой в десять. Я должна прибежать вовремя и выпить перед сном стакан молока.

Бегу домой мимо кладбища, мимо оврагов – прибегаю, на столе стоит мой стакан с молоком. Закрыт блюдечком, потому что молния керосиновая, и, конечно, полно мошкары. Потом я стала все время опаздывать и однажды прибегаю – блюдечко снято, и там полно мошкары. И папа мне очень весело говорит: "Ну, вот так: в десять часов ровно я снимаю блюдечко, и ты пьешь молоко со всеми, кто туда нападал". И я, хохоча, выпиваю молоко со всеми комарами. После этого, конечно, я прибегала домой аккуратнее. И сейчас перед глазами картина: я бегу оврагом (а наш дом был на горе) и вижу – веранда стеклянная, лампа горит, папа смотрит на часы и протягивает руку, чтобы снять блюдечко. И я лечу-лечу-лечу, чтобы поспеть до комаров молоко выпить… Причем он это делал так, что кроме смеха и веселья, ничего не было.

То есть в виде игры…

– Да, а я принимала правила игры сразу. Со всеми комарами пью – раз такое правило игры.

То есть родители добивались своего не так, как это иногда бывает, с помощью шантажа – "если ты не сделаешь по-нашему, лишим чего-то очень важного"… Или бывало и так? Ваши родители ставили детей в угол, били?

– Нет-нет, только один раз меня поставили в угол. Папа пришел, а я в пепельнице разжигаю огонь. Потому что я, как все дети, бесилась от огня – детей страшно тянет к огню. Дети-то не понимают, что огонь опасен. Вот тут-то меня и поставили в угол, один раз за всю жизнь.

Самое неприятное было, если со мной переставали разговаривать. Вот и все!

Вы понимаете, что мне, с которой не нянчились во время болезни, которая обязана была вовремя являться обедать, – многое в очень трудной жизни потом легко давалось. Потому что уже было умение переносить трудности, привычка к дисциплине, умение держать себя в руках.

Каково было отношение родителей к происходящим в стране событиям – к революции и всему, последовавшему за ней?

– Очень разное. Папа все время пытался быть лояльным. Он не был коммунистом и не собирался быть коммунистом, но старался понять, принять, признать историческую необходимость. Мама была категорическая антисоветчица. Причем выражала это очень смешно, например, таким образом… У нас по воскресеньям бывали папины друзья. Мама – чудная хозяйка и, конечно, в этот вечер готовила вкусное угощение. Но 7 ноября и 1 мая на столе были только черный хлеб и соленые огурцы. Мама говорила: "Никогда в эти дни ничего вкусного не будет". И все гости знали, что в эти дни ничего вкусного не получат.

А дети понимали, каково отношение родителей к происходящему?

– Знали, я знала.

А Вы пытались разобраться, почему мама так воспринимает настоящее, что ей не нравится?

– В детстве я увлечена была рыцарями и сказками, и мне было все равно, что делается на свете. Правда, я участвовала в одной забастовке. С поддержки родителей. А случилось вот что. В школу пришла новая заведующая и отменила рождественские каникулы!

У нас всегда были рождественские каникулы. Они начинались 1 января. Тогда мы сказали: "Как это так, мы на Рождество пойдем в школу, – ни за что!" И всем классом не пришли на занятия. Как родители это расхлебали – не знаю… Могло кончиться очень скверно.

Я жила музыкой, бегала в консерваторию, читала хорошие книжки, потом стала рисовать – и смысл происходящего медленно до меня доходил.

Вы понимаете, у меня была та жизнь, которая нужна детям. В детстве она была детская, в отрочестве – отроческая, в юности – юношеская. И это то, что остается как сокровище, как счастье на всю жизнь.

Алла Александровна, были у Вас в юности какие-то идеалы, образцы для подражания?

– Моей мечтой был Рыцарь. Рыцарь, который сражается за правое дело, а я его люблю. И ничего от него не требую. У меня и сейчас абсолютно не изменилось понятие о том, каким должен быть мужчина и что должна делать женщина. То же самое: мужчина – это Рыцарь, который сражается за правое дело, а женщина – любит и молится за него. 

С Аллой Андреевой беседовала Ольга Жигарькова

 «Психологическая газета: Мы и Мир» (№2)2001

 Наверх

| семейная консультация | мнение профессионала | зеркало | психология и культура | психология бизнеса | на досуге | Москва психологическая | Наши за бугром |

Web-design – Григорий Жигарьков

Rambler's Top100

Copyright © «РИА МедиаФорум», 2005-2006. Все права защищены.

При использовании материалов данного сайта ссылка на "Психологическую газету: Мы и Мир" и на сайт обязательна.