К 40-ЛЕТИЮ ФАКУЛЬТЕТА ПСИХОЛОГИИ МГУ им М. В. ЛОМОНОСОВА

Справка: 6 декабря 1965 года министром образования Столетовым был издан приказ № 628 «об организации факультетов психологии в Московском и Ленинградском гос. университетах». 9 апреля 1966 года ректором МГУ Иваном Георгиевичем Петровским был издан соответствующий приказ по Московскому университету. В этом же году отделение психологии преобразовано в факультет.

В самый разгар войны, в 1942 году, на философском факультете МГУ была создана кафедра психологии. Ее возглавил известный ученый С. Л. Рубинштейн, лауреат Сталинской премии. Вскоре кафедра была преобразована в психологическое отделение. Психологов привлекали к решению задач, продиктованных войной. Так постепенно психология восстанавливала свои позиции, утраченные в июне 1936 года.

Страна еще лежала в руинах, еще тянулись с Запада поезда с демобилизованными фронтовиками, уже шли военные эшелоны на Дальний Восток, а философский факультет МГУ готовился принять в свои аудитории будущих философов, логиков и психологов. На психологическое отделение получать знания прибывали вчерашние фронтовики...

Сегодня своими воспоминаниями об учебе и работе на факультете психологии с вами поделится канд. психол. наук Викторина Петровна Сохина, поступившая на философский факультет в первый послевоенный год.
  

- Получилось так, что у нас в России психологическая наука развивалась неровно, а в 1936 году была почти погублена июньским постановлением ЦК ВКП(б) «О педологических извращениях в системе Наркомпросов». На мне лично оно тоже сказалось. В 1936 году мне исполнилось 8 лет, и я пошла в школу. Школа называлась «1-я Опытно-показательная трудовая школа имени Горького» и находилась на углу Вадковского переулка и Тихвинской улицы. Ныне на этом месте стоит школа № 204. Тогда мой отец работал в ней учителем физкультуры (затем он стал врачом, как и мама). Я застала трудовое обучение. В нашей школе были различные мастерские: швейные, столярные, слесарные. Мальчики и девочки там работали отдельно. Мы шили парашютики, делали куколки. И вот в связи с этим известным постановлением трудовое обучение отменили.

Школа у нас была интересная, со мною учились братья Ковановы, один из которых стал академиком, Тамара Брадис – будущий автор известных таблиц Брадис.

Директор школы, Полтавская Клавдия Ивановна, была женщиной преклонных лет, всегда держалась прямо, волосы собирала в пучок, ходила в длинном темном платье. Дама строгая, но вежливая, она пользовалась всеобщим уважением. В последний раз я ее видела на встрече выпускников, когда бывшие ученики принесли ее в школу прямо в кресле. Учительницей первых классов у нас была Надежда Александровна Жарова, жена Михаила Жарова - очень интересная женщина. Классически образованная, воспитанная дама.

Вернемся опять к психологии. Она не прекратила свое существование в 1936 году, потому как наши профессора все-таки продолжали ею заниматься. И Алексей Николаевич Леонтьев, и Александр Романович Лурия, и Петр Яковлевич Гальперин, и Александр Владимирович Запорожец – все они имели два образования. И хотя вторым было медицинское образование, они занимались психологией. Но в основном не в Москве - в Киеве, Харькове. Там, видимо, была такая возможность. Но по-настоящему новую жизнь психология получила в военное время, когда стало ясно, что без нее не обойтись. В Москве необходимо было заниматься маскировкой города, нужно было обучать военнослужащих различать цели в маскировочной мишуре и т.д. – для этого необходимо было знать законы зрительного восприятия. И потом, психологов стали привлекать к работе с ранеными. Тогда появилось много разнообразной патологии.

- Это была патология, связанная с телесными повреждениями или с военными стрессами?

- Нет, речь шла о тяжелых ранениях. Не до стрессов было.

- Но ведь проблема посттравматического стресса, состояний, подобных современному «афганскому» или «чеченскому» синдрому, наверное, все-таки существовала?

- Проблемы были, но некому и некогда было этим заниматься. Хотя во время первого же налета немецкой авиации на Москву такие проблемы появились.

Наша семья оставалась в Москве. Моя мама была педиатром, и в это время все детские сады и школы района были в ее ведении. И после первого же налета, хотя самолеты и не долетели до цели, многие дети пережили тяжелый стресс и получили психическую травму. Мама рассказывала, что было множество вызовов на дом в связи с этим. Незамедлительно нужно было эвакуировать из города всех детей.

- Были какие-то поведенческие отклонения, особенные реакции?

- Деталей я, конечно, не помню. Помню лишь, что мама говорила о том, что были даже параличи, психические расстройства по истерическому типу и что эта патология – следствие тревоги, испуга после авианалетов.

- Факт посттравматического стресса был зафиксирован специалистами, работавшими с людьми в период эвакуации?

- Да, последствия воздействия стресса были отмечены, но не психологами, а медиками. Психологов как таковых тогда почти не было. А те, какие были, в первую очередь занимались изучением проблем восприятия, поскольку они связаны с маскировкой и обнаружением боевых целей. Мало кто знает, например, как во время войны был замаскирован Большой театр или театр Красной Армии. Здание этого театра было построено в виде пятиконечной звезды, и его очень легко было обнаружить с воздуха. Маскировку здания организовали в виде леса.

- Кто занимался исследованиями в психологии в это время?

- Наша старая профессура работала по госпиталям, большей частью в Ташкенте, Свердловске. Тогда там лечилось много безногих, безруких. А ведь это были в основном молодые люди, которым надо было помочь приспособиться к дальнейшей жизни. Очень трудно вести разговор с молодыми мальчиками, которые попали в такую переделку. Прежде всего, нужно дать человеку какую-то надежду, а потом уже простроить перспективу его дальнейшей жизни. Я знаю, что Юлия Владимировна Котелова занималась в госпитале проблемами восстановления движений. Это была тяжелая работа, но она сделала очень много. Александр Романович Лурия, приехав в Москву, работал в клинике Бурденко. Они все вернулись в Москву в 1942 году.

В 1942 году отделения психологии еще не было, была только кафедра психологии. Тогда студентов набирали с 3-го курса философского факультета. Этот первых курс был очень маленьким, не более 10 человек, и выпустили их через 4 года. Людмила Ивановна Анциферова была с первого выпуска. По-моему, мальчиков на этом курсе не было. А набор 45-го, 46-го года – совсем другое дело, тогда уже стали приходить учиться фронтовики. В 45 году их было еще мало. На факультет с фронта пришла З.А. Решетова. С.Н. Карпова пришла на филологический факультет, там было отделение психологии, правда, недолго. В это время в школах ввели преподавание психологии и логики и нужны были учителя психологии. Поэтому было создано отделение психологии на филфаке. Оно имело педагогическую направленность, психологию у них читала Ольга Ивановна Никифорова. Она занималась психологией в литературе. Очень порядочная и милая женщина. И, между прочим, отважный человек. Она защитила докторскую диссертацию, а перед этим отстаивала свое направление, противником которого был Алексей Николаевич Леонтьев. И ей это было ох как не просто делать. Но все-таки она добилась своего. Между прочим, отделение на филфаке закончила Антонина Ивановна Рузская, Владимир Дмитриевич Небылицын.

- Викторина Петровна, сколько просуществовало психологическое отделение на филфаке?

- Насколько мне помнится, оно прекратило свое существование очень быстро, один выпуск они сделали. Выпускники отделения стали сотрудниками ведущих психологических учреждений. Работать в школу мало кто из них ушел. А вообще в школе, поскольку отсутствовали специалисты, была очень большая профанация психологии.

- Получается, что параллельно существовали две структуры, готовившие в МГУ специалистов-психологов?

- Да.

Когда появилось отделение психологии на философском факультете?

- Я поступила в университет в 1946 году – это был уже 4-й выпуск. В 1946 году уже набрали 40 человек. Почему так получилось? В 1946 году в университет, да и во все вузы пошли ребята из армии. Среди них было много тех, кого взяли на фронт со студенческой скамьи. Пришло много ИФЛИйцев. ВИФЛИ – Всесоюзный институт философии, литературы и истории - до войны был одним из лучших гуманитарных вузов страны.

Яков Пономарев Саша Зиновьев, Паша Копнин начали учиться перед войной в ИФЛИ, а теперь их зачислили на философский факультет МГУ. Фронтовики все прибывали и прибывали, несмотря на то, что уже вышли сроки приема документов в университет. Фронтовики за годы войны «изголодались» по знаниям, так что министерство было вынуждено на все факультеты добавлять места. Их нельзя было не принять. На наш факультет было добавлено 25 мест.

- Это была социальная политика государства?

- Да-да, и слава Богу. Именно благодаря энтузиазму этих ребят, в основном парней, и остальные студенты старались учиться всерьез. Нам было стыдно не понимать, не знать чего-то. А философию читали тогда психологам в большем объеме, чем сейчас. У нас была философия западная, русская и античная. Я и сейчас считаю, что философия должна быть представлена в большем объеме на психологическом факультете.

- Философия преподавалась в большом объеме, а как обстояли дела с естественнонаучными дисциплинами?

- Нам преподавали дарвинизм. На первом курсе мы слушали физиологию вместе с третьекурсниками биофака, который тогда располагался в здании Зоологического музея. В этом же здании мы проходили практику, лягушек резали. Читал у нас физиологию академик Коштоянц Хачатур Сергеевич.

Петр Кузьмич Анохин нам читал эмоции. Он говорил научным языком, но всегда понятно, с яркими примерами. Я до сих пор помню, как он нам сказал: эмоцию спрятать невозможно. Ее нельзя никуда деть. Если она пошла, то «пройдет через вас» обязательно. Вы можете не показывать ее, но тогда она пройдет по другим путям, не свойственным ей, и это ничего хорошего не даст. Если не хотите впустить эмоцию - внутрь ее не пускайте. Очень точные замечания Анохин делал, ярко иллюстрировал свою мысль. Так, что запоминалась она навсегда. Вообще он был человек очень интересный, обаятельный.

И анатомия у нас была на уровне медицинского института. Нам давали остеологию, миологию, спланхлологию… Читал анатомию профессор Нестурх. Старый, высокий, с бородкой - он ходил по аудитории, заложив за спину руки, не глядя на студентов. И так же принимал экзамен. По столам были разложены мышцы и кости, и он неожиданно тыкал пальцем какую-либо кость или мышцу и спрашивал, что это? И надо было уследить, куда он ткнул пальцем и рассказать без запинки, где эта мышца прикрепляется, что она двигает и как называется. В первую сессию он почти всем поставил двойки.

Лодыгина-Котс читала нам короткий курс «Дитя шимпанзе - дитя человека» о различии психологии человека и человекообразной обезьяны. Слушали мы этот курс в пединституте им. Ленина, в старом здании на Пироговке. 

Таким вот образом нас готовили. И естественнонаучная основа была очень серьезной, и философская. Но мы не унывали, жили по-молодому, ходили на демонстрации, на экскурсии. Это был первый курс. Хотя время тогда было еще очень трудное. Мы жили по карточкам, давали нам тогда ордера на одежду, на обувь. Были дополнительные талоны на питание, и эти дополнительные карточки все москвичи отдавали ребятам из общежития. Наши ребята, которые пришли с фронта, жили в общежитии на Стромынке. Им ведь было тяжелее. Мы дома хоть что-нибудь да съедим. На дополнительные карточки в столовой давали картошку вареную и кисель. Я помню, как сидел в столовой студент, а перед ним тарелки с киселем и картошкой. Он ел и складывал тарелки, ел и складывал – одну в другую...

Вот так мы жили. Но к тому времени уже были в Москве коммерческие магазины. Елисеевский гастроном, гастроном в гостинице Москва. Такие большие магазины стали продавать разные товары уже за деньги. В больших коробках стояла икра черная, паюсная, а рядом – зернистая, а еще дальше – красная. Эти коробки килограмма на 3 тянули. Всякая колбаса лежала. И все это продавалось по очень высоким ценам. Только смотреть да облизываться можно было.

- Кто же пользовался этими магазинами, у кого после войны были деньги?

- Я помню, отец мой был на казарменном положении во время войны, это в пожарной части на Кропоткинской, потом он уже работал в поликлинике МВД на Петровке. У него был белый полушубок. Такие на финской войне давали. Чтобы как-то выжить, мы продали полушубок и сапоги. А кто-то привез что-то из Германии и продавал - у кого что было. 

- Викторина Петровна, в послевоенное время студенты получали стипендию?

- Стипендию давали. Когда мы поступили, всем дали стипендию 210 рублей. А потом добавили еще 20 рублей. Их называли хлебными. Это было в декабре. Правда, хлеб стоил 20 копеек. Но поскольку по карточкам можно было получать только продукты, то просто так в магазин не заходили, а коммерческие не про нас были.

- Викторина Петровна, когда вам стали преподавать А. Н. Леонтьев и П.Я. Гальперин?

- Сразу же, с первого курса среди наших преподавателей были и А.Н. Леонтьев, и П. Я. Гальперин, и А. Р. Лурия, и А. В. Запорожец. Историю русской психологии у нас читал Михаил Васильевич Соколов. Но вы не знаете его. А вот Евгений Николаевич Соколов появился на факультете значительно позже, когда мы его кончили.

Александр Владимирович Запорожец проводил с нами семинары. Весной утром приходим в аудиторию, он распахнет окно. Тополя только начинают распускаться, такой дух чудесный. Он садится за стол, ставит пепельницу, коробку папирос и начинает вести семинар. К концу семинара сквозь дым не видно никого. Он ведь когда-то был профессиональным актером, так что рассказывал он замечательно. С юмором был человек. И когда мы с однокурсниками встречаемся, всегда вспоминаем его семинары. Было приятно общаться то ли оттого, что мы молоды были. То ли оттого, что они тоже были молоды и полны надежд. Ведь наука тогда только начинала развиваться.

- Наверное, Викторина Петровна, потому что все совпало: ваша молодость, молодость науки и ваших учителей?

- Возможно, это совпадение сыграло такую роль… Но наше военное прошлое всю оставшуюся жизнь давало о себе знать. Здоровыми-то мы не были. Перед выпуском наш курс проходил диспансеризацию – и почти у всех оказалась какая-то соматическая патология. И вот наши мальчики ушли уже - те, кто с нами учился… Только Володя Лубовский остался…

Яркие люди учились сразу после войны. Вот Саша Зиновьев. Нашумел он. Взялся Маркса пересматривать. Ну, конечно же, ему этого никто не простил. Хороший парень Саша Зиновьев. Он не таил в себе своих взглядов. Считал необходимым их высказывать. Он, наверное, был революционер в душе.

- Он и в студенческие годы был активным?

- Пожалуй, да. Он ввязывался в каждую дискуссию.

- Вы учились на одном факультете, но на разных отделениях. У вас были общие занятия?

-Мы вместе делали факультетскую стенгазету: Таня Розанова была в газете, Семен Черненко. Он тоже из фронтовиков, философ. Знаю, что еще недавно работал заведующим кафедрой в Университете им. Патриса Лумумбы. Зиновьев тоже участвовал в выпусках газеты.

- Викторина Петровна, нынешней молодежи многие реалии советского времени не понятны, особенно реалии социальные. Как ощущала себя студенческая молодежь вашего времени?

- Когда мы поступили в университет, нам всем дали стипендию, хотя прошло лишь несколько месяцев, как отгремела война. Всем фронтовикам предоставили возможность учиться в лучших вузах страны. Даже те ребята, которые сдали экзамены на наш факультет, но не попали на дополнительно выделенные 25 мест, получили возможность учиться - в статусе кандидатов в студенты. Затем они зачислялись на места, освободившиеся по тем или иным причинам.

Недавно я слышала выступление Жореса Алферова, лауреата Нобелевской премии, и он несколько раз подчеркнул важность государственной политики в поддержке и развитии образования. И я спрашиваю себя, почему же никто его не слышит, почему приходится повторять одно и то же из года в год? Не хотят слышать, получается. Почему говорят об образовании, но никто не скажет о науке? Ведь без науки образование бессмысленно.

- Викторина Петровна, Вы помните время, когда создавался факультет психологии?

У нас не было никаких торжеств по этому поводу, никаких собраний, никто не объявлял этого. Просто мы знали, что у нас появился свой декан Алексей Николаевич Леонтьев.

- Эта должность была выборной на тот момент?

- Нет, произошло это как-то автоматически. Леонтьев был заведующим кафедрой психологии, затем – отделением в системе философского факультета. Там было три отделения: логики, философии и психологии. А потом мы выделились в отдельный факультет.

- Что изменилось в жизни вчерашнего отделения в связи с этим преобразованием?

- Увеличился набор на факультет, стали набирать 100 человек, затем – 150. Мы переехали в отдельное здание, где и сейчас находится факультет психологии. Раньше это здание принадлежало географическому факультету.

- До того, как было выстроено главное здание университета на Ленинских горах, все факультеты МГУ располагались на Моховой?

- Перед факультетом психологии стоит маленький двухэтажный домик – там был химический факультет. Красное здание в середине двора - физический факультет. В здании по улице Герцена, где сейчас находится кафедра психофизиологии нашего факультета, размещался биофак. Там же находились профессорские квартиры. В этом же здании размещается Зоологический музей. А через дорогу, на улице Грановского, находился исторический факультет. Такой беленький домик трехэтажный. На улице Герцена, рядом с консерваторией, находился юридический факультет. Рахманинский зал там сейчас. Очень хорошо, компактно университет располагался. 

- Викторина Петровна, Ваши воспоминания оживляют страницы истории факультета. По учебникам истории психологии трудно представить себе жизнь нескольких поколений психологов, которые создавали нашу науку, а надо бы это делать, в целях воспитания молодого поколения психологов. Вообще, какова, на ваш взгляд, роль воспитания в становлении специалиста?

- Да, в учебниках об этом не пишут. Без воспитания не может произойти становления специалиста. Человек должен постичь социальность, войти в общество… Эта социальность и есть воспитание. Чтобы человек жил не сам по себе, а вместе с другими людьми. Молодому человеку надо показать общество, показать, как жить в этом обществе, как относиться к другому, который рядом с тобой.

Наверное, это хорошо, что у человека сегодня есть своя квартира, дача да машина. Но все эти блага ведут к изоляции людей друг от друга, мы перестаем общаться, мы не видим общества, не знаем его. Я не говорю про себя или про Вас, мы выросли в другом обществе, у нас есть внутренний стержень, и он остался, а вот у нынешних детей, к сожалению, этого стержня нет. Нет того, вокруг чего строится личность, а если этот стержень есть, то он настолько хлипок, что его можно повернуть в ту или иную сторону очень быстро. Появилась мода, скажем, на одно направление в музыке – он клонится туда, появилась мода на другое направление – сюда. И так ведь не только в музыке, но и в науке точно так же. К сожалению, очень у многих этой основы нет. Я считаю, что правильная основа – это отношение к обществу, эта социальность. Конечно, сейчас жизнь другая…

- Вы хотите сказать, что система воспитания, если в ней плохо представлены ценности общества, негативна, что человек в таком случае становится невосприимчивым к проблемам другого, к социальным вопросам?

- Теперь принято говорить о том, что замечательно, что в школе нет октябрятской и пионерской организации, потому что они были заидеологизированными. Но идеология обязательно есть в любом социуме, хотим мы этого или нет. Вопрос, какая. В пионерской организации формировалось отношение ребенка к общественным задачам, к своим товарищам и отношение товарищей к нему. Пионер сам формировался как личность, и его формировали. Я сторонница коллективного воспитания.

Этот способ воспитания имеет огромную историческую ретроспективу, он доказал свою состоятельность.

Я исхожу из того, что человек - социальное существо, живет в обществе, среди таких же людей, наделенных теми же правами и свободами. Он должен вписываться в общество, он должен воспитываться в обществе. Значит, воспитание должно быть коллективным.

Вот детские сады. Дело в том, что ребенок до двух лет - эгоист. Он только себя знает, только себя видит, не способен делиться с другими. А в песочнице мать ему говорит, чтобы он учился делиться своими игрушками с другими, чтобы между детьми взаимообмен возможен был. А к трем годам можно организовать так, чтобы дети сами это делали. Если ребенок достаточно умен, он и раньше начнет взаимодействовать. А вот с трех лет надо показывать детям необходимость этого. Большая беда, если воспитатель в детском саду, учитель начальных классов не умеет организовать коллектив. Обязательно учитель должен уметь это делать. Ребенка одному или двум взрослым воспитать невозможно, ребенок должен воспитываться в детском коллективе. И этот коллектив надо организовать.

Я работала с детьми, начиная с детского сада, потом я работала с младшими школьниками, потом с подростками, со студентами, потом – в школе-интернате для умственно отсталых детей. Мною большой путь пройден, я профессионально видела путь становления человека… Еще недавно к нам приезжали из-за границы и брали наши программы и нашу систему воспитания детей в детском саду, в школе. Ведь очень хорошие были программы. У нас ведь не делали специально математическую или литературную школу или какие-то другие специальные школы. Общие познания давали во всех областях, и выходил человек разносторонний. У него было представление о предмете, о науке, о жизни этого предмета в обществе, а сейчас этого нет. Сейчас мы не знаем, как воспитывать, что делать. Если бы мне представилась такая возможность, я бы взяла старые программы и выделила то, что помогает становлению человека. Наверное, надо все-таки формировать детские коллективы и показывать им, учить их жить в этом коллективе.

Что происходит сейчас? В метро, иных общественных местах мы прекрасно видим, что нынешнее поколение не умеет, не научено поведению среди себе подобных, среди людей. Они социально невежественны. У нас сейчас все направлено на развитие индивидуализма. Дополнительные занятия тем, дополнительные занятия этим, мамы водят ребенка из одного места в другое в зависимости от своего понимания и толщины кошелька. И детям тяжело. Их ведь везут в эту расхорошую школу бог весть откуда, затем, после занятий, везут в другую какую-то школу, оттуда еще на каток, на музыкальные занятия. Дети выдыхаются, у них нет радости жизни никакой. И здесь мало что может сделать психолог.

Как сказал один мой студент, очень функциональные люди получаются из детей при таком воспитании.

Людей нужно воспитывать, людей нужно создавать, даже культурное растение может «одичать», выродиться без заботливых рук человека.

- У будущих студентов не формируется своя позиция, умение выбирать, держать в поле зрения большой массив информации. А интеллигенция должна иметь свою позицию. Получается, что формируется не интеллигенция, а интеллектуальный работник, беспрекословный исполнитель воли работодателя, тот же человек-функция?

- Правильно, мы закладываем это при приеме студента. Мы не видим его. Если я раньше принимала студента, я могла поговорить с ним. Смотрела ему в глаза и видела, что это за человек. Ведь нужно обязательно поговорить, чтобы узнать человека, постичь его суть. Как на работу принимаете, так и в институт принимать надо. Переход к тестовой системе, системе ЕГЭ приведет к потере качества студентов, а в дальнейшем, соответственно, специалистов.

При наборе студентов на психологические факультеты, как и в пединституты, недостаточно проверки знании по предметам. В вузы, готовящие специалистов для работы с человеком, нужно принимать абитуриентов, интересующихся человеком.

- Получается, что при приеме на факультет, после сдачи экзамена, нужен какой-то отбор? Как в творческий вуз, например?

- Может быть. Хотя в любой специальности есть практика и теория. Теоретик может заниматься историей психологии, разрабатывать методологию психологии, не касаясь практической работы, проблем конкретного человека.

Возможно, это нужно учитывать и при приеме студентов. Факультет психологии сейчас ориентирован на практическую работу, что верно, конечно. Но я бы целиком не отдавала факультет практикам…

- А нужно ли факультет, в котором так сильны традиции теоретической подготовки, переводить полностью на подготовку психологов-практиков? Психологию нельзя ведь оставить без обобщений…

- Не только психологию. Вы ведь знаете, что мы остались совсем без педагогических институтов. Все стали университетами. А что такое университет? Университет всегда отличался от института главным образом тем, что давал теоретических работников. Студентам университетов давали широкое, теоретическое образование и традиционно непрерываемое. Ведь если тебя заинтересовал какой-то вопрос, и ты чувствуешь, что он здесь не рассматривается, ты можешь связаться с другим факультетом, кафедрой, прослушать там курс и дополнить свои знания. Так было раньше. Вот этим всегда отличался университет, а институт давал сугубо практическое направление.

- Викторина Петровна, Вы много лет были куратором-наставником студентов на факультете психологии МГУ, Вас по-доброму помнят сотни выпускников разных лет. Что бы Вы пожелали нынешним студиозусам, завтрашним психологам?

- Нужно учиться так, как учились пришедшие к нам ребята после войны, с такой же жаждой знаний, заниматься своим любимым делом, не смотря ни на какие трудности, как это делали наши учителя: Запорожец Александр Владимирович, Леонтьев Алексей Николаевич, Лурия Александр Романович, Никифорова Ольга Ивановна. Надо помнить, что ты - представитель гуманной профессии и твоя обязанность помогать людям, работать для людей и быть личностью, а не индивидуалистом.

Интервью провел Александр Жигарьков

 «Психологическая газета: Мы и Мир» (№1[113]2006)