ловеческой культуры, как
наука.
Это
тем более относится к области
гуманитарного знания - принципиально
«неточного», интуитивного,
идеографического знания, во многом
зависимого от «личного уравнения»
исследователя. Психоанализ З. Фрейда
является учением такого рода. Здесь
успешность аналитической психотерапии
связана с личностными качествами самого
аналитика. И, соответственно, знание
личности самого
творца психоанализа
принципиально важно для уяснения
сути и смысла его творения.
Происхождение
Фрейда и его родительская семья
Происхождение
Фрейда, его родительская семья,
воспитание, самосознание
исключительным образом повлияли на его
открытия в области психологии и терапии,
более того, послужили моделью ряда его
концепций (не только Эдипова комплекса),
о чем писал сам Фрейд.
В
нашем случае речь пойдет о
еврействе и иудаизме.
Подчеркну
такое существенное обстоятельство, как
непреложная связь религии и
национальности в еврейской традиции, а
также, согласно еврейскому религиозному
праву («Галахе»), обязательное
происхождение еврея от матери-еврейки.
Небезынтересно, что первыми
приверженцами фрейдовского учения были
исключительно евреи, и в дальнейшем они
составляли непропорционально большую
часть в психоаналитического движении,
что беспокоило самого Фрейда,
заботившегося о дальнейшей
судьбе своего учения.
Кстати,
сказанное относится и к происхождению
многих его пациентов, особенно первого
десятилетия работы Фрейда как
психоаналитика.
Практически
до наших дней психоанализ имеет
репутацию «еврейской психотерапии», что,
кстати, обсуждалось в прениях по моему
докладу на 41-м Конгрессе Международной
психоаналитической ассоциации в Чили
(1999 г.).
Итак, Зигмунд Фрейд - а точнее,
Сигизмунд Шломо Фрейд - в возрасте 21 года
сменил свое первое имя на «Зигмунд».
Его
второе, т.н. «среднее» имя (в русской
транскрипции «Соломон») было дано ему в
честь деда – раввина Шломо Фрейда (отец
которого Эфраим также был раввином). Так
было принято в еврейских семьях,
принадлежал к ашкеназам, крупнейшей
группе евреев, возникшей в начале 2-го
тысячелетия в Германии и расселившейся
по всей территории Центральной и
Восточной Европы, включая Российскую
империю. Их разговорным языком был «идиш»
- особый еврейский диалект
средневекового немецкого языка,
вобравший в себя наряду с
древнееврейской и славянскую лексику.
«Мои
предки были евреями, и я остался евреем
тоже - писал Фрейд. - О моих предках по
отцовской линии я знаю, что они долго
жили в прирейнских землях (в Кельне), но с
началом преследования евреев, в XIV
или XV
веке, двинулись на восток. В XIX
веке они пришли в Литву, затем Галицию,
направляясь в страну немецкого языка –
Австрию».
Положение евреев в Австро-Венгерской
монархии ко времени рождения Фрейда (1856)
было лучше, чем в Российской империи,
но и там евреи все еще должны были
просить разрешение при переселении,
заводя собственное дело или осваивая
профессию. Так, позднее для Фрейда был
закрыт факультет философии, учиться на
котором могли только христиане.
Общеизвестна
рассказанная маленькому Сигизмунду его
отцом история с «шапкой в грязи». Когда в
субботу, священный для евреев день
отдыха, Якоб Фрейд прогуливался по улице
в новой меховой шапке, его оттолкнул
христианин и бросил его шапку в грязь со
словами: «А ты, жид, прочь с тротуара!» - «И
что же ты сделал?» – «Я сошел на дорогу и
подобрал шапку».
Это
событие стало для будущего ученого
родом еврейской травматической «первосцены»,
компенсируемой всю последующую жизнь.
Надо
сказать, что воспитание детей в семьях
евреев-ашкенази имело целый ряд
особенностей. В частности, оно
сформировало специфический Эдипов
комплекс, вынужденно связанный, во
многих случаях, с матрилокальной
структурой еврейской семьи в силу
социально репрессированной позиции
еврейского отца. Еврейская мать, как
правило, несла не меньшую, а порой и
всю полноту ответственности за
ребенка; не только за его здоровье, но
также за его духовное развитие и будущее.
Приведу
лишь одно свидетельство орального плана
- из еврейских колыбельных песен на идиш.
«Мой
малыш будет здоровым, он станет изучать
Тору (Священное Писание), /он сам (!)
станет/писать святые книги,/ он станет
хорошим и благочестивым евреем».
Амалия
Малка Фрейд (Натансон, уроженка Одессы),
в 19 лет родившая своего первенца,
Сигизмунда, была всю жизнь к нему
глубоко привязана
(называя его «мой золотой Зиги») и предсказывала ему еще в раннем
возрасте будущую славу.
Отношения ребенка с матерью, а
также с отцом и другими членами семьи,
опять-таки, по причине отгороженности
евреев от окружения,
надолго оставались симбиотическими.
Более того, столь характерное для
ашкеназов желание видеть своих детей
более счастливыми и реализовавшими себя,
нежели родители («мы жили плохо, но наши
дети должны выйти в люди»), явно
представляло собой род
нарциссического проекта (стать
богатыми, образованными и т.д.).
Неудивительно, что вскоре после смерти
матери 74-летний Фрейд писал Ш. Ференци: «Я
не имел права умереть, пока она жила,
теперь у меня есть это право».
Чувство
вины перед родителями к тому же
акцентировалось виной перед
нееврейским, преимущественно
антисемитским окружением. Этническая (и
личностная) идентичность евреев «галута»
(ивр. изгнания, т.е. диаспоры) была, таким
образом, семейно-персоналистичной, что
порождало стремление еврейских детей
доказать собственную «лучшесть»,
обеспечить повышенную защищенность
существования, ориентируясь на успехи и
т.п.
Данная
Эдипова ситуация проливает свет, по
моему мнению, и на
такие характерологические черты
еврейства, как «еврейское упрямство» и
перфекционизм, страсть к резонерству и
другим видам обсессий и компульсивности
- черты, столь присущие самому З.Фрейду.
Семья
Фрейда
В своей жизни Фрейд следовал
традиционным еврейским моделям
поведения. Его жена Марта происходила из
очень узкого круга венских евреев
среднего класса (ее дед также служил
раввином) и была крайне еврейски
ориентирована в отношении традиций.
Фрейд, в отличие от жены, мог
игнорировать еврейские обычаи, включая
празднование песаха (пасхи), ибо в зрелые годы
считал себя искренним атеистом. Но в
прочих вопросах их взгляды
совпадали; в частности, в вопросах
воспитания детей и родственных связей (Фрейд,
будучи главой семьи, поддерживал тесную
связь с родней, помогал ей, как мог, в т.ч.
деньгами). Семья всегда много значила
для Фрейда.
По
мнению его биографов,
психоаналитическое движение стало
как бы расширенной семьей Фрейда, и он
руководил им во многом таким же образом.
Фрейд
и иудаизм
Каждую
субботу Фрейд встречался со своими
партнерами по игре в карты – врачами и
такими же евреями, как он сам, а раз в две
недели по вторникам присоединялся к
своим «братьям» по ложе «Вена»
еврейской организации «Бнай - Брит»,
которая в то время была в Центральной
Европе элитной группой, члены которой
занимали солидное положение в обществе.
Она стала его первой аудиторией, где
Фрейд начал
читать лекции по психоанализу. Фрейд
вступил в нее, прежде всего,
потому, что она была еврейской, и это
явилось декларацией его постоянной
связи с иудаизмом. Одно из самых
известных заявлений Фрейда о своем
еврействе было сделано им как раз
собрании филиала ложи Бнай-Брит в 1926 г.: «Так
как я был евреем, я оставался свободным
от многих предрассудков, которые
ограничивали других людей в
использовании своего интеллекта; и в
качестве еврея я был готов
присоединиться к оппозиции и обходиться
без согласия со “сплоченным
большинством”».
В частной жизни Фрейд опасался
антисемитизма и считал, что среди
неевреев, по сути, нет никого, кто бы ни
был антисемитом. Будучи, как правило,
сдержанным человеком, он, по описанию
его сына Мартина, однажды бросился на
враждебно настроенную толпу,
выкрикивавшую оскорбления в адрес
евреев. Известно, что Фрейд проявлял
интерес и симпатию к сионизму (двое его
сыновей входили в сионистские
организации) и был членом
попечительского совета Еврейского
университета в Иерусалиме (учредителем
университета был Эйнштейн).
Одной из традиционных еврейских
семейных ценностей
считались знания, но отнюдь
не только религиозного характера. К
раввину обращались по самым различным
поводам, в частности, по хозяйственным,
бытовым, медицинским, правовым вопросам.
Отец Фрейда – Якоб, сын и внук раввина,
был простым, не всегда удачливым торговцем из
«странствующих галицийских евреев» (по
делам торговли перемещавшихся на
телегах и постоянно испрашивавших
разрешения у властей на проживание). Он
испытывал большой пиетет перед
ученостью; помимо идиша и немецкого, он
знал местное наречие евреев, а также
иврит, перечитывал Библию
и комментарии к ней (Талмуд),
приобщая к этому занятию своих детей,
особенно Зигмунда, всякий раз напоминая,
что они - «люди Книги» и народ, «избранный
Всевышним» для спасения мира. Много
позднее, в 1935 г. Фрейд писал: «Как я понял
позже, моя глубокая увлеченность
Библией (почти с тех самых пор, как я
овладел искусством чтения) оказала
серьезное влияние на направленность
моих интересов». Нет сомнений в том, что
технология психоанализа, связанная с
ассоциированием и интерпретацией
символов, в значительной мере
обязана талмудической традиции
скрупулезного толкования текстов. Фрейд
также отмечал огромное влияние
еврейского мистицизма на его учение о
сновидениях. Несомненно, он имел в виду
каббалистику, нацеленную на постижение
скрытых тайных смыслов.
Впрочем,
в доме Якоба
Фрейда часто обращались и к еврейскому
фольклору, песням, анекдотам, которые
позднее так широко использовал Фрейд в
своей книге об остроумии.
В
этой связи нельзя исключить значение
для психоанализа распространенного
среди евреев Галиции хасидизма,
особого мистического направления в
иудаизме, утверждающего центральную
роль «радости сердца», «взволнованной
души» и экзальтации для достижения
близости к Богу, что, по мнению хасидов,
важнее, чем буква Закона; хасиды
постоянно прибегали в своих проповедях
к притчам и анекдотам поучительного
характера.
Референтно-символические
фигуры в жизни Фрейда
К числу референтно-символических
фигур можно отнести некоторых личностей,
связанных с проблематикой еврейства.
Во-первых,
это карфагенский («семитский», по
выражению Фрейда) полководец Ганнибал,
давший клятву отцу отомстить за его
унижение римлянами, отождествлявшимися
Фрейдом с католичеством и,
следовательно, с антисемитизмом. «Ганнибал
был моим любимым героем в лицейские годы.
В моих отроческих глазах Ганнибал и Рим
символизировали еврейскую стойкость и
католическое устройство», - писал Фрейд,
долго не решавшийся на поездку в Италию.
Только спустя годы после смерти отца,
интенсивного самоанализа, открытия
Эдипова комплекса, написания «Толкования
сновидений» и, наконец, получения им
официального признания в виде должности
профессора, можно было говорить о
преодолении Фрейдом «римского невроза»;
после чего он охотно посещал Италию.
Затем
Наполеон, реформы которого
способствовали эмансипации евреев во
Франции, а также Кромвель, разрешивший
евреям вернуться в Англию (одного из
своих сыновей Фрейд назвал Оливером).
И,
разумеется, исключительно близкий
Фрейду библейский пророк и основатель
иудаизма Моисей.
Фрейд
и «народ Израиля»
Практически
с самого начала психоаналитического
движения Фрейд идентифицировал себя с
фигурой Моисея -
в частности, «назначая» К.Г. Юнга на роль
«наследного принца» психоанализа и
сравнивая последнего
с Иисусом Навином, предводителем
израильских племен в период завоевания
Ханаана, ближайшего сподвижника и
преемника Моисея.
В
эссе Фрейда «Моисей Микельанджело» (1913)
весьма очевидно отождествление
автора с Моисеем как с духовным
предводителем людей, освобождающим их
также от внутреннего, психологического
рабства и зависимости.
Знаменитая и последняя (!)
фрейдовская работа «Моисей и монотеизм»
(1939) стала выражением его еврейского «символа
веры». Прежде всего, следует обратить
внимание на оригинальное (т.е. немецкое)
звучание ее заголовка: «Der
Mann
Moses
und
die
monotheistische
Religion»,
которое часто переводят как «Моисей и
монотеизм», «Человек
Моисей…» или «Этот человек Моисей…».
Однако в немецком языке определенный
артикль «Der»
в сочетании с личными именами
употребляется для обозначения чего-либо
необычного, выдающегося или даже целого
класса явлений; кроме того, Фрейд
использует более приподнятое, пафосное
именование («человек» пишет
как «Мann»,
а не ординарное «Mensch»).
Все это призвано было подчеркнуть
исключительность личности Моисея.
В
комментариях к этой работе
подчеркивается вызов, который
Фрейд бросил ортодоксально-еврейской
интерпретации образа Моисея: он
представил его египтянином
по происхождению, а также предложил
психоаналитическую версию убийства
Моисея.
Думаю,
что помимо проявления в этом
амбивалентного отношения к
собственному отцу, Фрейд в условиях жесточайшего (прежде
всего, немецкого) антисемитизма
указывал на значимость
пророков и законоучителей из чужеродной
среды, имея в виду себя самого.
Здесь
же Фрейдом были определены, в связи с
фигурой Моисея, сущностные черты «народа
Израиля», т.е. еврейства.
К
ним он относил особую стойкость перед
лицом испытаний и способность к
сопротивлению насилию, опиравшуюся на
идею богоизбранности и миссии еврейства
в исполнении божественных заповедей
ради спасения человечества. Затем,
автономность и независимость личности
по причине прямого диалога с Богом,
которого нельзя увидеть, и запрета
кумиротворения (единственность Бога).
Соответственно,
многовековое чувство (и культура) вины в
еврейском народе как реакция на строгие
и непримиримые отцовские установки
иудаизма.
Иначе говоря, иудейская
религиозность переводится Фрейдом в
область бессознательного и «переплавляется»
(сублимируется) им в светские -
общечеловеческие и профессиональные
ценности и принципы. Так же, как и
еврейская идентичность Фрейда не
ассимилируется, но оказывается
равнозначной делу всей его жизни и
практически совпадает с ним.
За
много лет до написания «Моисея…» в
письме Максу Графу (отцу знаменитого
пациента, «маленького Ганса»), который
хотел крестить своего сына, Фрейд писал:
«Если вы не дадите своему сыну вырасти
как еврею, вы лишите его таких
источников силы, которые не могут
быть замещены ничем другим. Пусть он
борется с жизнью как еврей, а вы —
помогите ему обрести всю ту силу,
которая ему для этого понадобится. Не
лишайте его этого преимущества».
«Психологическая
газета: Мы и Мир» (№11[123]2006)
|
