В мировом рейтинге коррупции Россия занимает 154 позицию из 178-ми возможных («Трансперенси интернэшнл», 2012), соседствуя с такими государствами, как Кения и Конго, причем  еще в 2000-ом году она находилась на 82-м месте, вдвое ухудшив свои позиции за истекшее десятилетие. Средний размер взятки с конца 1990-х годов вырос в 13 раз, достигнув 130 тысяч долларов, средний масштаб «откатов» в начале 2000-х составлял 5 – 10 %  от стоимости заказа, в конце же 2000-х доходил до 70 %.

При этом расширяется «объект» коррупционной деятельности. Продаются не только традиционные услуги коррупционеров, но и должности, звания, награды, дипломы, ученые степени, места в представительных органах и многое другое. Отечественная рыночная экономика – самая «рыночная» в мире в том печальном смысле, что у нас можно купить то, что в других странах не продается. В «Исследовании коррупции» за 2011 год приводятся расценки на депутатские места в Государственной Думе, где заседает подозрительно много сверхбогатых людей, а также данные о том, что коррупционные доходы депутатов в 15 – 20 раз превышают их официальные заработки.

Исследователи проблемы подчеркивают, что коррупция представляет собой системно организованное социальное явление, интегрирующее экономическую, юридическую, социальную, управленческую, этическую и политическую составляющие. Психология только начинает присоединяться к сообществу научных дисциплин, изучающих ее.

Психология коррупции – самостоятельная и перспективная (к сожалению!) область психологического исследования.

Психологические исследования сотрудников органов внутренних дел, осужденных за коррупцию, выявили, что они обладают такими качествами, как стремление общаться с небольшим количеством людей, повышенная осторожность при установлении близких отношений,  отсутствие жалости по отношению к жертвам коррупции и др.

Психологический профиль коррупционеров близок к профилю бывших сотрудников правоохранительных структур, осужденных за общеуголовные преступления, при этом они, как правило, полагают, что расплата за их коррупционную деятельность не наступит никогда.

Для них характерны такие виды психологической защиты, как отрицание и компенсация, убежденность в том, что жертвы коррупционных преступлений сами часто совершают такие же преступления, что якобы оправдывает коррупцию.

В описанных исследованиях выявилась также взаимосвязь коррупции и агрессии, хотя прямой агрессии в коррупционном поведении, как правило, не проявляется. На этой основе высказывается  предположение о том, что одним из главных факторов склонности к коррупции служит скрытая агрессия, а, стало быть, высокая агрессивность как одна из главных характеристик социально-психологической атмосферы современного российского общества (Юревич, Ушаков, 2009) вносит большой вклад в распространенность  коррупции. Сказывается и нравственная атмосфера общества. В частности, трудно не согласиться с писателем Д. Корецким в том, что «все упирается в честь и совесть. Законы – вторичное явление».   

Любопытные результаты дало социально-психологическое изучение мотивов коррупционного поведения, которое высветило два ведущих мотива: достаточно очевидный, состоящий в стремлении к материальным благам, и менее тривиальный, заключающийся в отношении к коррупции как к опасной и увлекательной игре. По мнению Ю.М. Антоняна, «игровые мотивы в коррупционном поведении переплетаются с корыстными и начинают мощно детерминировать друг друга. Наличие именно этих двух основ мотивации, их взаимное усиление в значительной мере объясняет как распространенность коррупции, так и то, что соответствующее поведение реализуется в течение многих лет, становясь образом жизни».

Социально-психологическую картину дополняют социологические исследования коррупции (в данном случае дисциплинарная граница очень условна), проводимые фондом ИНДЕМ. В частности, фиксируются такие характеристики современной российской коррупции, как открытость и цинизм. Они согласуются с приведенными выше данными о том, что нынешние российские коррупционеры, как правило, не боятся расплаты за свои действия и считают их вполне оправданными. Отметим, что и технологии скрытого, «безопасного» взяточничества непрерывно развиваются, поскольку высокая креативность коррупционеров тоже не вызывает сомнений. Согласно данным зарубежных исследований, наибольших успехов в коррупционных махинациях добиваются высокоинтеллектуальные и творческие люди, характеризующиеся нестандартным подходом к решению задач. В результате некоторые коррупционные схемы, например, организация коррупционной деятельности на наших таможнях, просто поражают своей изощренностью и совершенством.  

Российское отношение к коррупции

Исследователи проблемы подчеркивают три важных свойства российского отношения к коррупции, непосредственно связанных с нашей массовой психологией.

Первое свойство – толерантность к коррупции, отношение к ней как к повсеместному («воруют-с», «все берут») и неискоренимому «минимальному уровню зла», не заслуживающему серьезного осуждения.

Второе важное свойство нашего отношения к коррупции состоит в том, что выраженное осуждение получают лишь запредельные размеры взяток, особенно если «берут не по чину». Например, недавний случай, когда рядовой следователь требовала с предпринимателя взятку в 3 миллиона долларов (если бы взятка имела более скромные размеры, скорее всего, все обошлось бы).

Третья особенность российского отношения к коррупции – непоследовательность и противоречивость. Как и во многих других ситуациях, проявляется система двойных стандартов: «я и мое окружение – другие». Свое собственное коррупционное поведение  и аналогичное поведение родных и близких воспринимается как вынужденный ответ на объективные обстоятельства («не подмажешь – не поедешь»), не ассоциируется с коррупцией и не получает отрицательной эмоциональной оценки, в то время как аналогичное поведение других лиц рассматривается как коррупционное и выражающее их негативные личностные качества.

Важная социально-психологическая особенность нашей культуры, создающая благоприятную среду для коррупции, состоит в приоритете неформальных социальных отношений над формальными. Как отмечает Т.А. Нестик, «патернализм, иерархичность и опора на неформальные отношения с властью, подкрепляемые подарками и услугами, стали фундаментальными характеристиками самой российской культуры». В результате такая форма коррупции, как обмен ненормативных услуг на деньги, дополняется такими ее видами, как обмен услуг на услуги, обмен услуг на приобретение более высокого статуса в различных социальных структурах, и многие другие.

Нашей российской, как и другим культурам, не изжившим элементы патриархальности, свойственны клановость, семейственность, кумовщина, телефонное право, «теневые» способы решения проблем, в том числе и властными структурами, всевозможные «серые кардиналы», «банановый» механизм приближения к власти. Они создают психологическую среду, в которую коррупция вписывается очень органично. Отсюда проистекают такие характерные для нашего общества явления, как, например, то, что жены наших высоких чиновников часто оказываются «успешными предпринимателями», зарабатывающими в десятки раз больше мужей. А «родственники чиновников высокого ранга из таможенных или налоговых органов вдруг, независимо от квалификации, оказываются на весьма денежных должностях в коммерческих структурах» (Белай, 2011).  Сами чиновники, оставляющие высокие посты, уходят, как правило, в коммерческие структуры, где активно используют свои прежние связи, что создает крайне благоприятную среду для коррупционных отношений, хотя и не проявляющихся в открытой денежной форме. Справедливо отмечается, что «не работает у нас и норма о конфликте интересов: когда личные чаяния должностного лица вступают в противоречие с его служебными интересами» – в отличие от западных стран, где чиновник обязан незамедлительно сообщать о подобных конфликтах. Нет и закона об инсайдерстве, который запрещал бы использовать служебную информацию в целях личного обогащения, а также предоставлять ее своим родственникам и знакомым. Бытовой лексикон россиян изобилует такими выражениями, как  «искать выход на» (далее указывается имя большого начальника»), а для поведенческой практики характерно, попав в какую-либо неприятную ситуацию, например, в ДТП в качестве виновника, тут же звонить не в ГАИ или в службу Скорой помощи (чтобы оказать помощь  пострадавшим), а друзьям, дабы «отмазали». Как пишет Б. Дубин, «реформаторы постсоветских лет воспитали лукавого гражданина: не доверяющего власти, но полностью от него зависящего, готового взаимодействовать с государством только через “черный ход” беззакония».

Как отмечает С.П. Глинкина, «коррупционер-одиночка» в современной России – вымирающий вид. Ему на смену пришли неформальные структуры – коррупционные сети. Происходит процесс «корпоративизации» коррупции. В результате Россия причисляется не просто к коррумпированным, а к системно коррумпированным странам. Попадая в коррупционные «сети», практически невозможно остаться честным. Если же такой человек появляется, от него стремятся избавиться. Коррупционеры «своих не сдают», отчетливо проявляется феномен «круговой поруки», а что-либо изменить в соответствующих структурах можно только извне и при личном участии высокого начальства. Все это не только придает коррумпированным организациям характер «боевых единиц» и делает их очень устойчивыми, но и порождает хорошо известный в психологии феномен дистрибуции вины и ответственности. В частности, как считает С.П. Глинкина, «субъективное восприятие риска снижается, если чиновник делится взяткой с начальством, продавец отдает часть “отката” руководителю фирмы и т.д. И чем многочисленнее сеть участников коррупционной сделки, тем чувство вины меньше, как, впрочем, и риск испортить репутацию в случае разоблачения».                

Следует отметить и то, что в отечественной культуре весьма размыты границы между собственно взяткой и тем, что рассматривается как благодарность. Скажем, считается  неприличным прийти к врачу, не подарив ему коробку конфет (или горячительный напиток, если врач мужского пола). Подношения деньгами тем же врачам, как правило, осуществляются без какого-либо принуждения и вымогательства с их стороны – просто потому, что «так принято». (Вспоминаются слова из песни Б. Окуджавы про черного кота: «каждый сам ему выносит и спасибо говорит».) И неудивительно, что основная часть коррупционного оборота приходится не на долю постоянно критикуемых чиновников, а на людей таких профессиональных групп, как врачи, учителя, таможенники, пожарники.

В общем, можно сделать неутешительный вывод: коррупция в современной России – «это больше чем коррупция». Она оценивается как наш образ жизни.

При этом Россия вписывается и в общемировые закономерности коррупции, находясь под влиянием соответствующих факторов. Так, например, уровень коррупции возрастает в период модернизации, когда принятие соответствующих решений полностью определяется произволом чиновников. Поэтому радикальное уменьшение количества разрешительных и запретительных функций чиновников рассматривается в качестве одного из главных направлений борьбы с коррупцией. Большое влияние на нее оказывают также равнодушие значительной части населения к нарушению социальных норм, массовые цинизм и утрата здравого смысла. Она связана и с различными национальными особенностями общественной жизни, например, с традицией делать подарки, с такой характеристикой культур, как коллективизм-индивидуализм, с особенностями религиозных конфессий и с другими факторами.

Вместе с тем, следует подчеркнуть и опасность абсолютизации подобных позиций: ведь если уровень коррупции определяется вековыми особенностями национальных культур, то попытки его снижения выглядят обреченными на провал. Однако некоторые страны Юго-Восточной Азии добились ощутимых успехов в борьбе со взяточничеством, сохранив свою самобытную культуру. Оптимизм внушают также исследования, демонстрирующие, что люди, переехавшие из стран с высоким уровнем коррупции в страны, где она практически отсутствует, в большинстве своем прекращают совершать коррупционные действия. Однако, возвращаясь на Родину, они снова берутся за старое – начинают давать и брать взятки.                   

Социальные и психологические препятствия в борьбе с коррупцией

Одним из главных препятствий в современной России является часто отмечаемая коррумпированность значительной части чиновников, в том числе и тех, которые, в силу своего служебного положения, обязаны с ней бороться. Это вписывается в известную схему «пчелы против меда».

Исследователи проблемы подчеркивают, что «призывы к борьбе с коррупцией мы слышим, можно сказать, из самых центров этой самой коррупции» (Болдырев, 2010), «борьба с коррупцией подменяется борьбой друг против друга различных групп коррупционеров» («Исследование коррупции», 2011) и т.п. Оценивая упреки власти в симуляции такой борьбы, необходимо проводить грань между властью в узком и в широком смысле слова, различая высшую государственную власть и российскую властвующую элиту в целом. Да и вообще, то, что у нас принято называть «властью», представляет собой конгломерат различных социальных групп, руководствующихся многообразными и далеко не всегда общественными интересами. При искренности намерений высшей государственной власти уменьшить масштабы коррупции, удивляет ее неразборчивость при назначении чиновников высокого уровня, в результате которой два высших руководителя в нашей стране вызывают доверие у основной части населения, а их ближайшее окружение – нет.

Два первых лица государства, очевидно, закрывают глаза на способы обогащения их ближайшего окружения, имеющие коррупционный оттенок. Происходит обмен либерального отношения к этому на лояльность, а коррупция оказывается картой в более важной игре, имеющей ставкой стабильность власти.

В результате формируется очень специфическая схема: с коррупцией борются как с явлением, но не с высокопоставленными коррупционерами, которые признаются таковыми лишь в случае утраты ими политического «доверия». Характерно и то, что из многочисленных предлагаемых мер по борьбе с коррупцией власть систематически изымает наиболее радикальные, такие, как  конфискация имущества осужденных по коррупционным статьям УК. А утрата высокими чиновниками политического «доверия» явно предшествует возбуждению против них уголовных дел. Но при этом «от коррупции страдают больше всего слабые слои населения, поскольку именно они часто не в состоянии заплатить за необходимое дорогостоящее лечение, достойное образование и жилье» (Л.В. Церкасевич, 2012).    

Одним из главных препятствий в борьбе с коррупцией служит также позиция отечественных неолибералов, в основе которой лежат две очень сомнительные системы идей.

Во-первых, разработанная в зарубежной науке теория коррупции как статусной ренты. Согласно этой теории, участники коррупционных отношений пытаются найти оптимальный способ реализации своих интересов в условиях ограниченности ресурсов, а коррупция в целом представляет собой рациональный способ оптимизации издержек хозяйственной деятельности. Отдается должное и тому, что коррупция служит механизмом «компенсаторного» вознаграждения госслужащим за их недостаточно оплачиваемый труд.

Во-вторых, активно распространявшаяся в начале 1990-х годов идея о том, что первоначальный капитал неизбежно аморален и связан с криминалом, но в дальнейшем начинает играть позитивную роль в экономике.

В результате эта категория идеологов, придя к власти в нашей стране в 1990-е годы, отметилась и весьма либеральным отношением к коррупции. Так, например, А. Лившиц, отвечая на вопрос одной из московских газет, откровенно заявил, что активная борьба с коррупцией и организованной преступностью может подорвать экономические реформы. Естественно, подобные утверждения вытекали не только из концептуальных позиций, но и из личных интересов их авторов, придавая легитимную форму их действиям – в частности, перераспределению общественной собственности в собственных интересах. Населению, не успевшему сориентироваться в происходящем, оно выдавалось за создание основ рыночной экономики.

Сыграли роль и псевдолиберальные идеологемы более общего характера, до сих пор сохранившие свое влияние: «свобода – это полное отсутствие запретов и ограничений», «запреты не эффективны», «репрессивные меры себя полностью исчерпали», «человек стоит столько, сколько он зарабатывает», «главное – деньги, и неважно, как они заработаны» и т. п. Подчеркнем, что подобные идеологемы внедрялись в массовое сознание при полном отсутствии попыток хоть как-то их обосновать. А ведь такие утверждения, как «запреты неэффективны», противоречат и небезызвестным «Десяти заповедям», и всей истории человечества. Что, однако, не мешает нашим либералам регулярно и настойчиво отстаивать подобные нелепости.

Трудно не уловить прямую связь между этими утверждениями и предельной либерализацией современного российского законодательства в отношении коррупции, в частности, отменой статьи УК о конфискации имущества коррупционеров и их родственников, что противоречит и практике западных стран, и международным протоколам, подписанным Россией. Показательно и то, что, подписав Конвенцию ООН о противодействии коррупции, наша страна сделала ряд оговорок и не приняла статью этой Конвенции о незаконном обогащении. Наказания наиболее «выдающимся» коррупционерам в современной России выглядят очень мягкими, что отмечается многими исследователями. Как подчеркивает С.В. Алексеев, «даже там, где коррупционное преступление удалось зарегистрировать, раскрыть и довести до суда, наказания коррупционерам назначались настолько мягкие, что говорить о социальной профилактике коррупции и социальном контроле не представлялось возможным». Зато наша правоохранительная система с лихвой отыгрывается на врачах, учителях и других беззащитных группах населения, обильные «посадки» представителей которых призваны создать  иллюзию активной борьбы с коррупцией.

Хотя наказания для особо отличившихся коррупционеров, как показывают опросы, расцениваются основной частью населения как непропорциональные тяжести совершенных ими преступлений, происходит дальнейшая либерализация соответствующей части законодательства. В частности, теперь будет запрещено брать коррупционеров под стражу до вынесения обвинительного решения судом, что, как не трудно догадаться, даст им возможность скрыться за рубежом, не дожидаясь этого решения (их деньги, виллы, отпрыски уже там, то есть «посадочная площадка»  подготовлена). Трудно не поддаться ощущению, что подобные изменения законодательства принимаются не по недомыслию, а под влиянием самих коррупционеров. Если не прямая, то, по крайней мере, косвенная коррупционная составляющая существует и в случае идеологического оправдания подобных решений нашими неолибералами, выстраивающими идеологию словно по заказу коррупционеров.

Если добавить к сказанному, что неолибералы, в начале 1990-х обосновавшиеся во многих министерствах и ведомствах, сохраняют там свои позиции, назначая на ключевые должности себе подобных и не подпуская к ним своих идейных противников, то коррупционная вертикаль самого высокого уровня получает завершение, создавая одно из главных препятствий борьбе с коррупцией. А мечта основной части населения – изгнать антигероев 1990-х из властных структур раз и навсегда – так и остается мечтою. При этом не может не удивлять то, что отечественные неолибералы, постоянно декларирующие необходимость развития России по западному пути, категорически отвергают меры по борьбе с коррупцией, характерные для западных стран. 

Среди социально-психологических препятствий в борьбе с коррупцией нельзя не упомянуть и общий морально-психологический климат в современной России, а также его более частные аспекты. Например, упоминается «информационная среда, формирующая снисходительное и даже поощрительное отношение к коррупции. Честный государственный служащий, который каждый день слышит и читает, что “у нас берут все”, может начать воспринимать себя белой вороной, неудачником, которому даже взяток никто не предлагает. В этой атмосфере он не видит сдерживающих факторов для своего личного обогащения» (Белай, 2011). А культивирование психологии успеха в отсутствие ограничений в способах его достижения превращает коррупцию в «распространенную, социально и психологически приемлемую» модель поведения.

Возможности психологической науки и практики в противостоянии коррупции

В предлагаемых способах противодействия коррупции в современной России нет недостатка, причем в основном это меры юридического характера. В то же время формируется понимание того, что юридические меры должны дополняться неюридическими, к разработке и внедрению которых имеют отношение и психологи.

Прежде всего, регулярно отмечается необходимость воли – власти, государства и всего нашего общества – к преодолению коррупции. В то же время большую роль играют обстоятельства, не имеющие прямого отношения к происходящему в чиновничьей среде и во властных структурах. Так, совершенно очевидно, что практика борьбы с коррупцией должна носить массовый характер, вовлекая широкие слои населения. Это предполагает изменение достаточно толерантного отношения к коррупции в нашей стране.  

В исследованиях коррупции показано, что она представляет собой зло существенное, разрушающее экономику и общество в целом. Следует подчеркнуть и то, что коррупция  лежит в основе многих страшных преступлений, в том числе агрессивных. Примеры станицы Кущевской, проникновения террористок на взорванный ими самолет, досрочного освобождения опасных преступников и многое другое имеют в своей основе именно коррупцию. Убедительно продемонстрировано и то, что коррупция искоренима, о чем свидетельствует опыт таких стран, как Сингапур и Малайзия, которые совсем недавно переживали очень высокий уровень коррупции, но в дальнейшем добились ощутимых успехов в ее преодолении.

И разрушительное влияние коррупции на все стороны общественной жизни, и возможность ее преодоления – следовало бы сделать основой образовательных программ, которые необходимо внедрить в нашу систему образования на ее различных уровнях. Психологические исследования (Гаврина, Балашов, 2011)  демонстрируют, что «борьба с коррупцией должна начинаться еще в школе и быть направлена на изменение менталитета молодежи». Пока же все происходит наоборот. В частности, «молодые люди, вступающие во взрослую жизнь, с самого начала сталкиваются с коррупцией, привыкают с ее помощью решать свои проблемы, преодолевать препятствия, начинают считать ее естественной частью социальной среды» («Исследование коррупции», 2011). В результате «социальная группа, из которой будут рекрутироваться политические, экономические, военные, культурные и иные элиты, становится разносчиком и мультипликатором коррупции, укореняя ее и умножая ее негативные последствия».

Полезной стала бы и массовая пропагандистская кампания по борьбе с коррупцией с широким привлечением СМИ и других средств воздействия на массовое сознание, которая должна быть хорошо продуманной психологически. В данном плане широкие возможности открываются перед социальной рекламой и перед нашими психологами, преуспевшими в ведении пиар-кампаний. 

Такая пропаганда должна быть направлена не только на изменение отношения к коррупции, но и на изменение соответствующих поведенческих практик и лежащих в их основе социальных стереотипов.

Существуют две основные формы участия простых граждан в борьбе с коррупцией. Первая – пассивная – форма состоит в том, чтобы просто не давать взяток. Позволить себе это могут либо крупные фирмы, такие как «ИКЕА», либо достаточно известные и влиятельные люди. У простых же смертных это плохо получается отнюдь не из-за недостатка благих намерений. Вторая – активная – форма охватывает жалобы в соответствующие органы на взятковымогателей, а также на живущих явно не по средствам. Причем если первое хотя и требует незаурядного мужества и делается тогда, когда нет другого выхода (например, чиновник требует у предпринимателя взятку, выходящую за пределы его финансовых возможностей), но получает общественное одобрение, то второе встречает осуждение, квалифицируется как «донос» и грубое вмешательство в чужие дела. Причины достаточно известны. Это и ассоциации с мрачными временами всеобщих доносов (поразительно, что за истекшие 60 лет мы не научились различать идеологические доносы и сообщения о нарушении закона); и несовершенство наших законов; и отношение к ним как к «чужим», выражающим интересы власти, а не основной части населения; и влияние норм криминального мира; и нежелание брать на себя ответственность; и недоверие к правоохранительным структурам. При этом проявляется разительный контраст с западными странами. Бывавшие там хорошо знают, что если, например, припарковать автомобиль в неположенном месте, несколько человек тут же сообщат об этом в полицию, а то, что мы называем «доносами», воспринимается как исполнение гражданского долга. Поощрение соответствующих практик в современной России стало бы не «возвратом в сталинские времена», а внедрением правосознания. Соответствующий опыт тоже следовало бы отразить в наших образовательных программах. Стоит уделить внимание и таким демонстративным практикам, как, например, вывешенный в Интернете «Кодекс честного человека», состоящий из трех «Не»: «Не бери», «Не давай» и «Не проходи мимо» – взяточников и им подобных. 

Существенным является также упрощение технического режима сообщений о нарушении закона. К примеру, в Финляндии, считающейся самой не коррумпированной страной мира, в любом учреждении, где посетитель может подвергнуться вымогательству со стороны чиновника, на самых видных местах обозначены адреса и телефоны служб, в которые следует немедленно о нем сообщать. Делать это можно и анонимно. Не требуется ни писать именные заявления, которых наши сограждане очень боятся, ни терять время в очереди к отвечающим за борьбу с коррупцией. При этом уголовное наказание коррупционерам сопровождается их включением в «черные списки», находясь в которых, невозможно устроиться ни на одну хорошую должность в течение всей жизни. А многие китайские чиновники, осужденные за коррупцию, выйдя на свободу, кончают жизнь самоубийством, будучи не в силах вынести «потерю лица», крайне существенную в китайской культуре.   

Важным направлением участия психологии в борьбе с коррупцией служит психологический мониторинг законов антикоррупционной направленности. Проблема предварительного мониторинга законопроектов особенно актуальна для нашей страны, для которой характерны «не работающие» законы, или нелепые и непопулярные законопроекты – их отменяют или корректируют после того, как недовольство ими населения выливается в массовые акции протеста. При этом у нас по-прежнему доминирует представление о том, что разработка и принятие законов – дело юристов, а обилие в нашем главном законодательном органе спортсменов и шоуменов, а также «массовое обсуждение» законопроектов в Интернете не слишком меняют ситуацию. Не учитывается тот очевидный факт, что законы – это наиболее общие правила социальной жизни, в разработке которых активное участие должны принимать представители всех наук, изучающих человека и общество, в том числе и психологии.

Психологической экспертизе следует подвергать не только законопроекты, но и чиновников, призванных противодействовать коррупции, от искренности намерений которых зависит, выльется ли это противодействие в настоящую борьбу или сведется к ее имитации. Целесообразно кардинально изменить существующую практику назначения таких людей на их должности, сделав обязательной экспертную оценку претендентов психологами – на предмет искренности их намерений бороться с коррупцией, наличия личных интересов, которые могут этому воспрепятствовать, общего нравственного уровня претендентов.     

Следует упомянуть специальные психологические методы, среди которых наиболее часто фигурирует полиграф. Возможность проверки на нем претендентов на «взяткоемкие» должности обсуждается регулярно, а в некоторых регионах по инициативе местной администрации соответствующая практика уже внедряется. Правда, при этом подчеркивается, что проверки на полиграфе должны осуществляться на добровольной основе, при согласии самих проверяемых, что отчасти выхолащивает смысл процедуры. Это порождает и другие проблемы. Во-первых, дефицит добровольцев: следует ли отказавшихся пройти проверку на полиграфе вычеркивать из списка претендентов на должность? Во-вторых, неоднозначность интерпретации показаний полиграфа, свидетельствующих не о лжи, а лишь о наличии физиологического возбуждения при ответе на соответствующие вопросы, которое может быть следствием различных факторов. В-третьих, возможность того, что численность прошедших проверку окажется намного меньшим, чем количество вакансий, и неясность, что делать в этом случае: принимать ли не выдержавших ее? Но, несмотря на подобные сложности, использование полиграфа и психологических тестов открывает перспективы борьбы с коррупцией, которые нуждаются в проработке.                  

Описанные направления, естественно, не исчерпывают потенциальных возможностей психологической науки и практики в борьбе с коррупцией. Главное же состоит в том, что такие возможности имеются, и психологии надлежит активно включиться в решение этой проблемы, которую трудно не признать одной из главных в современной России. Особенно в условиях, когда так называемые «рыночники» призывают всех активнее вписываться в рыночную экономику, в то время как для некоторых профессиональных групп, таких как чиновники, сотрудники правоохранительных структур и др., наиболее простым способом «вписывания» в нее служит именно коррупция. В этой ситуации с особой остротой встает проблема рыночной, но не коррупционной стимуляции подобных видов деятельности, в создании которой самую активную роль должны сыграть психологи.     

    «Психологическая газета: Мы и Мир» (№2[197]2013