Удивительно, как динамичны отношения человека и общества, личности и истории. Бывают времена, когда рождается новый мир и для его постройки нужны новые талантливые люди. Они появляются всюду – во власти, в производстве, в армии, в искусстве. Общий духовный подъем возвышает общество, ведет его к новым горизонтам.

А бывают эпохи другие. Когда горизонты затянуты странной мглой, судьбы людей решаются кем-то и где-то, и никто не знает, кем и где. А то, что предстает взору, только картинка, созданная ловкими руками фокусников. Человечество смутно ощущает, что его обманывают, но нащупать подлинную реальность не в силах. Люди чувствуют себя угнетенными и не видят в серой мгле будущего. А блеклым, плохо различимым фигурам, которые дирижируют этим безвоздушным пространствам, не нужны идеи, не нужны таланты. Личность и история – хорошая тема для размышлений, но как быть, если личности не востребованы, а властители мира скорее бы предпочли, чтобы история, наконец, завершилась?

Люди, нашедшие свое призвание, увеличивают созидательный потенциал общества. Но если власти не нужно созидание?

ПРОШЛО 40 дней с тех пор, как ушел из жизни генерал-лейтенант Леонид Владимирович Шебаршин, начальник внешней разведки СССР (1989-1991), в течение одного августовского дня 1991 года исполнявший обязанности председателя КГБ СССР. Почему этот яркий, неординарный человек принял решение уйти из жизни? Попробуем понять это, а также отдать дань его памяти. Мы попросили рассказать о нем его товарища по разведслужбе, доктора исторических наук, доктора богословия Станислава Ивановича КОРОЛЕВА.

Судьба свела меня с Леней в 1963 году, когда мы оба оказались в одном взводе 101-ой разведшколы. Прежде этого я был аспирантом Института этнографии, а Леня – сотрудником советского посольства в Пакистане, переводчиком посла М.С. Капицы.

 «Я вспоминаю нашу комнату в зимний вечер. На столе  чай и черные сухари, отставлены в сторону шахматы. Мы еще не нюхали пороху, но мы серьезны и целеустремленны. Говорим не о  женщинах, не о спорте и не о выпивке – традиционных  предметах  разговоров  у  молодых  людей.  Случайно  возникшая сегодня  тема – этнопсихология.  Ученый коллега,  обитатель нашей комнаты, просвещает остальных. Спорим, курим, пьем чай и учимся очень важному – учимся думать» (Здесь и далее цитируется книга Л.В. Шебаршина «Рука Москвы: записки начальника советской разведки»).

Шебаршин много работал в Пакистане, Афганистане, был резидентом в Дели, а потом в Тегеране, как раз во время исламской революции. 

Мы всегда относились с симпатией друг к другу, отношения наши были доверительными, как бы ни разводила нас жизнь. Это очень важный факт, потому что разведчику не положено иметь открытых симпатий-антипатий. Но избежать их никто не может. Я знаю, что ближайшим другом Шебаршина в последние годы был Николай Леонов. Они вместе просидели лет десять в аналитической группе и совместно работали в дальнейшем, и звания у них были одинаковые. Я же ушел из Комитета довольно давно, еще в конце 1970-х годов. Но, несмотря на это, мы поддерживали с Леонидом контакты, все время перезванивались, все время разговаривали. Шебаршин высоко ценил чувство товарищества, он считал, что разведчики должны составлять крепкую корпорацию, и в этом залог их профессионального успеха и морального благополучия. Потом, конечно, когда он стал начальником разведки, мы встречались реже.

«У начальника разведки одинокая жизнь. Очень узок круг людей, с которыми он может  откровенно поделиться своими заботами и сомнениями по существу всего происходящего в разведке, вокруг разведки, в стране, в мире. Работа приучает к осторожности,  осмотрительности в словах и поступках. Начальник ПГУ должен быть  авторитетом для людей необычных – хорошо образованных, с опытом оперативной или аналитической работы, обладающих профессиональной проницательностью, мгновенно распознающих любую фальшь. Он  не может позволить  себе  ложного шага  даже  в кругу ближайших  товарищей по работе, кстати, особенно в их кругу. Редкие гости – родственники или друзья из МИДа, выходы в консерваторию, два часа тенниса воскресным утром. Раз в месяц удавалось выезжать в город и ходить по букинистическим  магазинам. Вот, пожалуй, и все. Работа захватывала, жизнь становилась ее частью. Удачная карьера, как уголовное преступление, наказывается лишением свободы».

Мы восстановили отношения во время, когда случилось ГКЧП. В эти дни мы как-то случайно встретились, разговорились о том, что происходит в стране.

«Крючков посвятил некоторых своих заместителей в этот замысел и не посвятил начальника разведки… Я думаю, по каким-то признакам я не внушал ему доверия. У меня возникали, а в последнее время довольно часто, расхождения с нашим бывшим председателем по оценке  ситуации в Советском Союзе, по оценке роли и перспектив КПСС. Наверное, все это Крючков  учитывал».  

Когда осенью 1991 года Леонид ушел в отставку, мы опять возобновили хорошие, товарищеские отношения. Вот и все – с точки зрения внешней канвы наших отношений.

По сути, мы достаточно разные люди. В отличие от него, я никак не мог запомнить день его рождения, а он мне всегда звонил, чтобы поздравить с днем моего рождения. Он был организованным, собранным и умел работать с людьми.

Были между нами и другие различия. Я помню, например, как в 1970 году он показал мне орден «Красной Звезды», который получил. Я его поздравил, безусловно. Но у нас отношение к таким вещам было совершенно разное, мне награды были как-то безразличны, а для него имели важное значение. Он был военным человеком, человеком системы – принимал ее ценности и правила.

«В качестве отправной точки для дальнейших рассуждений можно  взять такую, не бесспорную,  но совершенно необходимую для людей  нашей профессии дефиницию: "Смысл  жизни в служении делу". Не поклонение, не восхваление, не клятвы,  не  просто  работа,  не  служба,  а  служение делу… Если это "психология винтика", то я винтик – в меру своих способностей  мыслящий, видящий свое место в порядке вещей, сознательно принимающий и  приветствующий свою принадлежность делу, которое дает смысл моей жизни, и благодарный за это судьбе».

Мы отличались еще и тем, что я все-таки не чувствовал до конца своего призвания в разведке, а он был призван к этой деятельности. Вот из этого складывались наши отношения. При всех наших несовпадениях, я всегда очень уважал его и уважаю.

 «В Комитете госбезопасности, как и в остальных государственных структурах, прочность положения должностного лица, степень его самостоятельности и влияния на общие дела определялась, прежде всего, расположением к нему начальства. Компетентность, знания, авторитет среди личного состава были вещами второстепенными. Огромную роль в продвижении по служебной лестнице играла личная преданность начальнику. Комитет копировал законы, действовавшие в партийных структурах. Иначе быть не могло. Эти законы были универсальны для всей системы… Мне отнюдь не была свойственна склонность переть на рожон и любой ценой отстаивать свою точку зрения в спорах с вышестоящими. В таких случаях мне часто представлялось, что именно я  могу быть неправ. Сомнения в полноте своих знаний, правильности выводов и предлагаемых мною решений частенько преследовали меня и не покидают до сих пор. Я давно начал подозревать, что самые твердые убеждения сегодняшнего дня могут завтра оказаться заблуждениями, наука – суеверием, подвиг – ошибкой или преступлением».

«В Первом главном управлении я стремился создать атмосферу честности, дружелюбия и преданности нашему делу, а не начальству».

В последние годы мы с Леней вели довольно длительные беседы. Поэтому я понимаю, почему он ушел из жизни. Мы часто обсуждали его книги – «И жизни мелочные сны…», «Руку Москвы», «Из жизни начальника разведки». Это три основные книги, которые он написал. И каждую из них, в силу особенностей своего характера, мы обсуждали со взаимными подковырками.

Говорили о многом, не было ограничений относительно тем, на которые мы высказывались. В том числе шел разговор и о нынешних событиях. Достаточно откровенно говорили о том, как воспринимаем нелегитимность нынешней власти. Я уверен также, что он очень брезгливо относился к Горбачеву. Потому что кроме брезгливости к этому человеку нельзя испытывать никаких чувств.

На мой взгляд, противоречия с партийной властью у Шебаршина начались еще тогда, когда он возглавлял внешнюю разведку. От нее руководство требовало информации именно в том ключе, к которому само было подготовлено. Практически они требовали, чтобы аналитическая служба разведки обосновывала те решения, которые партийные начальники уже приняли. Против этого выступал Шебаршин. Ясно, что такого человека Горбачев терпеть не мог. А когда В.А. Крючков дискредитировал себя в их глазах своим участием в ГКЧП, партийная верхушка вынуждена была кого-то поставить вместо него начальником КГБ, и других авторитетных лиц, кроме Шебаршина, не было. Он посмотрел, что творится, и подал в отставку. Это представляют сейчас так, как будто его Горбачев снял. Ничего подобного. Горбачеву нужны были старые деятели, чтобы сохранить легитимность собственной власти. Но такой легитимности не было, и Шебаршин, понимая это, вынужден был уйти.

«Мир секретности и мир открытости не отгорожены друг  от  друга непроницаемым  барьером, они питают друг друга. Разумный политик не ожидает найти  сенсационные сведения в каждом разведывательном сообщении. Секретная информация  помогает корректировать видение  того  или иного процесса или события, вскрывает его реальную подоплеку, позволяет определить дезинформационный компонент.

В  информации не нуждается  не только высокомерное могущество. Она не нужна и власти, парализованной собственной слабостью. Утрачивая контроль за внутриполитическими процессами, беспомощно наблюдая за распадом государства, дезинтеграцией общества,  нарастающей экономической разрухой, такая власть теряет способность проводить осмысленную, самостоятельную  внешнюю политику. Власть  с  закрытыми  глазами  делает то,   что диктуют ей неумолимые обстоятельства.

Любой инструмент – перо, скальпель, компьютер, молоток – полезны только тогда, когда их держат умелые и твердые руки».

Как только Шебаршин ушел из Комитета, про него стали говорить разные гадости. Утверждали, что он довел СССР до распада, будучи Председателем Службы безопасности в течение одного дня. По поводу событий 1990-1991 и 1993 годов Леонид Владимирович придерживался такого мнения, что без внутреннего согласия народа не произошли бы эти события. Что дело не в проникновении в страну западных разведок и не в воздействии извне. Безусловно, элементы западной пропаганды  были, это так. Но главное, что сам народ был уже утомлен так называемым застоем. Это был даже не застой, а деградация страны, и против нее выступало большинство населения. Таковой была оценка Шебаршина. Он пытался доказать эту мысль, но одно дело,  понимать ложность всего, что против него сказано, а другое дело, ощущать постоянное давление на себя, постоянное стремление убедить, что он чуть ли не единственный участник распада СССР.

После отставки ему оставили небольшую кормушку, он был президентом «Российской национальной службы экономической безопасности», а потом вошел в Совет директоров одной  компании. Вначале, очевидно, он рассчитывал на продолжение активной работы уже в качестве гражданского лица, как человек, еще недавно игравший значительную роль в государстве. Но до такой деятельности его не допустили. Безусловно, активному человеку быть невостребованным очень тяжело, жить в такой обстановке он не мог. Но просуществовал почти двадцать лет.

Есть ведь такое понятие как «доведение до самоубийства», это примерно то, что государство сделало с одним из своих выдающихся людей.

В последнее время я несколько раз встречал его в районе Кривоколенного переулка, около Меньшиковской церкви, когда он возвращался с последнего места своей работы. «Прихожу, – говорил он, – только чтобы дома не сидеть, с десяти часов просижу до обеда, а потом меня меняют. Вот и все, я просто сам себе придумал занятие».

Как-то сказал: «Если бы я книжками своими не занимался, то вообще давно бы сдох». 

Я его спрашивал буквально за три дня до смерти, пишет ли он хоть что-то? – «Да ну, не хочу я ничего писать»…

Видно, сейчас, когда он написал эти книги, ему показалось, что он выразил то, что хотел, а больше ему все равно ничего не дадут сделать. И это отсутствие будущего, и приступы приближающейся болезненной старости, которую он почувствовал, привели его к нежеланию дальше жить. То, что он сделал, можно считать индивидуальной эвтаназией. У меня нет сомнения, что он сам свел счеты с жизнью: очевидно, была какая-то эмоциональная вспышка и мгновенно принятое решение. Вспоминается поэтическая отповедь Маяковского на известные предсмертные стихи Есенина: «В этой жизни умереть не ново, но и жить, конечно, не новей»… Хотя Маяковский умом понимал, что «для веселия планета наша мало оборудована. Надо вырвать радость у грядущих дней. В этой  жизни  помереть не трудно. Сделать  жизнь  значительно трудней», но сам кончил так же, как Есенин.

Шебаршин, человек с такими дарованиями, был оставлен за пределами любой деятельности, это было ему приговором!

Мне кажется, что мысль о безжизненности нынешнего нелегитимного существования государства волновала не одного Шебаршина.

Я опираюсь в своем суждении на тот факт, что в разных культурах существует предельная норма (как ни дико это звучит) самоубийств на 100 тысяч человек. В России это 15 человек, по нормам Европы – от 14 до 19 человек, в Индии верхним пределом считается 12 человек на 100 тысяч. А в России на сегодняшний день показатель самоубийств составляет 32 человека! Более чем в 2 раза перекрыта эта предельная норма. И что особенно важно, если в 90-е годы самоубийства в основном шли по верхним возрастам, то сейчас они охватывают все более молодых людей. Молодежь больше не чувствует для себя перспектив. А это свидетельствует о том, что назревает какая-то большая катастрофа. В Индийском статистическом институте подсчитали, что количество сумасшествий увеличивается за три года до катастрофы, а самоубийств – за полтора года. Сейчас в России наблюдается всплеск самоубийств среди молодежи. Это означает, что катастрофа должна наступить уже в конце этого – в начале следующего года. Конечно, я буду рад, если окажусь неправым.

Шебаршин относился к тем людям, которые располагали заслуженным авторитетом, а их наказали травянистым прозябанием. Они оказались руководству не нужны. Не удивительно, что среди них очень много самоубийств.

Стругацкие писали, что наступило время правления серости, но преобладание серости ведет в черноту. Сегодня мировые лидеры отличаются серостью. Посмотрите, какие яркие фигуры во власти были раньше – к примеру, Иосип Броз Тито, Джавахарлал Неру, Гамаль Абдель Насер. Они реализовали великолепную идею «Движения неприсоединения», которое объединило свыше сотни государств на принципах неучастия в военных блоках. Но не стало этих людей – практически сошло «на нет» это движение. От личностей в политике очень многое зависит.

Конечно, принимая решение идти против основного потока, чтобы сделать то, что считает должным, человек сильно рискует. Но риск – удел настоящей личности. Вспоминая в своей книге о Зульфикаре Али Бхутто, который хотел для своей страны перемен, а кончил жизнь на виселице, Шебаршин писал: «Многое не получилось из той обширной  и заманчивой программы, которую излагал министр послу. Жизнь идет по своим законам, государство отыскивает свое место во всеобщей системе отношений под воздействием не вполне контролируемых человеческой волей факторов. И если озаренному какой-то идеей лидеру  и  удается вытолкнуть свою страну из проторенной колеи, очень велик шанс, что  страна  вновь  вернется  на  прежний  путь,  а  лидер, смятый или раздавленный, останется на обочине».

Такова судьба не только лидеров – любого активного, творческого человека, который готов отстаивать свой взгляд на вещи вопреки самым мощным противодействиям. Он знает, на что идет, но от этого его ноша не становится легче.

Записал А.Жигарьков

 «Психологическая газета: Мы и Мир» (№5[189]2012)