|
Русская литература разных периодов истории имела довольно
четко обозначенные психологические установки. Такие установки имеют
воздействие на среднестатистическую литературу, на формирование ее стилей,
ведущей тематики и определяются степенью одаренности вовлеченных
литераторов.
Надо отметить, что как и во всей мировой литературе, в
русской литературе масса «произведений некстати» разбавляется
«произведениями кстати». Одна из литературных психологических установок в
России определена Александром Ивановичем Герценом.
«Вы знаете, что, вообще, в России и роман, и комедия, и
даже басня, …со средины восемнадцатого века носили ярко выраженный
характер горькой насмешки и язвительной критики, сдерживаемых лишь
цензурою. …У нас никогда не было периода сентиментализма, если не считать
времен юности Карамзина», – писал А.И. Герцен.
Антиох Кантемир, неофициальный родоначальник русской
светской художественной литературы, был талантливым приверженцем этой
психологической установки. Внутри литературы течение «язвительной критики
и доносов» развивалось в продолжении девятнадцатого столетия и достигло
завершающей зрелости в двадцать первом веке.
Если отбросить историю русской национальной классики,
печатного слова с иными психологическими установками, а ограничиться
только европеизированной, не романтической и не сентиментальной
литературой, «литераторов кстати» можно назвать немного, а остальные
забыты. В далеком прошлом это был А. Радищев, в двадцатом веке – это
диссиденты разного толка: А. Солженицын, Г. Климов, в настоящее время
таких вот «кстати» стало много. Однако среди них больше не русских, а
русскоязычных авторов, или переводных литераторов с той же установкой.
Герцен хорошо описал период становления «отрицающей»
литературной психологии:
«Русская литература, т. е. современная светская литература,
развивалась в среде дворянского меньшинства, отторгнутого от народа
революцией Петра I.
Существование этого класса народа было странным –
существование чужестранцев среди своих же одноплеменников. Родину им
заменяло государство; они трудились ради его могущества, его славы,
попирая естественную основу, на которой покоилось все здание. Конечно,
этот порядок вещей был создан силой исторической необходимости, – и это
было даже относительным прогрессом, – но сейчас не о том речь.
Мне хочется обратить ваше внимание на то, что это неизбежно
порождало неясность во всех общественных отношениях, печальные и смешные
коллизии, которые должны были возникать на каждом шагу.
Патриархальность и бюрократия, византинизм и германизм,
варварская, монгольская казарменная грубость и философия XVIII века,
огромное государство, где не существовало другой личности, кроме личности
государя; между образованным классом и народом – полный разрыв; иная
одежда, иной язык, иные мысли, словом, две разных России..; община и
дворянство, более ста лет противостоявшие друг другу и друг друга не
понимавшие.
Одна Россия – утонченная, придворная, военная, тяготеющая к
центру – окружает трон, презирая и эксплуатируя другую. Другая,
земледельческая, разобщенная, деревенская, крестьянская, находится вне
закона.
Между этими двумя Россиями вскоре образуется связь, или,
вернее, посредник в лице чиновника, меньшего хищника, чем помещик, но
большего грабителя – самый отвратительный тип, какой только можно себе
представить. Это чернильное дворянство…».
«Чернильное дворянство» включало процветающих литераторов,
публицистов, историков, социологов, экономистов, для которых «не
существует другой личности, кроме личности государя». Как и прежде,
работает психологическая установка отрицания. Надо отметить, что
психология отрицания, рожденная двумя-тремя поколениями ранее, традиционно
становится «психологией кстати», с каждой новой переменой в общественном
состоянии.
Повторю, что разговор идет не о настоящей литературе,
которая сохранила бы собственную значимость не только для историков
литературы, но и для читателей. Речь идет о психологической установке,
которая связана не столько с литературой как таковой, сколько с
политической этикой народа и государства, в той трактовке, которая
пришлась ко времени. Аввакум – великий проповедник и первый славянофил,
отрицал собственное время совсем не в пользу отжившего прошлого. Он
защищал русские идеалы от латинства.
Многие не знают, что русское православие отличалось от
католицизма и протестантизма многими психологическими установками. В
православии светская власть всегда была выше духовной власти, а у
католиков папа римский имел власть над королями. Ко времени Аввакума,
патриарх Никон замахнулся на изменение канона.
Но и это не все! В русском православии культ
Иисуса-Спасителя и Пречистой Девы строился преимущественно на том, что они
страдали за грехи человеческие. В католицизме, и особенно в
протестантизме, Христос представал как воплощение торжества Воскресения
Господня. Это не означало, что русские не почитали Воскресение, но оно
было вторичным по отношению к перенесенным страданиям за человечество.
Отсюда такое почитание страдальцев – Бориса и Глеба, митрополита Макария.
Стало быть, у отрицания Аввакума было не только основание,
но и позитивная мотивация, которая заключалась в стремлении сохранить
русскую духовную традицию, русскую политическую этику.
Литературные отрицатели из «чернильного дворянства» не
предлагали ничего позитивного. Поэтому русская старообрядческая церковь
имеет много больше, чем «никонианская», оснований в русской богословской
традиции. Хотя «никонианство» – современная официальная вера православия.
В двадцатом столетии в такой же роли можно представить В.
Высоцкого, в отличие от официально восхваляемых за подвиги
поэтов-шестидесятников.
Шестидесятники отечественного производства подражали
молодежи западных стран, которые в это время выступали против
коммерческого империализма, но их движение было подавлено. Наши
шестидесятники и Солженицын стали прямыми последователями той
психологической установки, которую описал Герцен. Она сейчас оказалась
«кстати».
Высоцкий не придерживался такой установки, в его творчестве
была положительная интонация и светлые идеалы иных психологических
установок, которые требуют отдельного описания.
Двадцать первый век Россия встретила как психологическая
колония Соединенных Штатов Америки. «Чернильное дворянство» отказалось от
национального лица в пользу демократической лояльности колониального
периода. Национальность была отменена при реставрации капитализма. Слово
«реставрация» нужно понимать чисто условно. Психологическая установка,
указанная Герценом («Патриархальность и бюрократия, византинизм и
германизм, варварская... грубость и философия.., огромное государство, где
не существовало другой личности, кроме личности государя»), сохраняет все
элементы приводимой характеристики, включая склонность к философии
далекого прошлого, а также астрологии, хиромантии и прочему.
И снова, как сто лет назад, «между образованным классом и
народом – полный разрыв; иная одежда, иной язык, иные мысли, словом, две
разных России», только нет образованного класса – классы отменены с
перепугу, вместе с марксизмом и империализмом. Сохранено только
«чернильное дворянство» и его публицистика.
Психологические литературные установки более четко
распределены между русской, русскоязычной и переводной литературой.
Социалистический реализм был постепенно вытеснен криминальным реализмом и
натурализмом. Русская политическая этика подвергнута жесткой цензуре.
Возник профессиональный патриотизм и патриотическое сектантство. Почти
такое же, как в бывшей российской «зоне оседлости». Очень обидно в гуще
человеческой толпы – в метро или автобусе – слышать своеобразное охаивание
православия: патриарха теперь называют – «Святейший Олигарх Всея Руси». Но
в таких выражениях люди определяют «существование чужестранцев среди своих
же одноплеменников», которые «попирают естественную основу, на которой
покоилось все здание». Если раньше это делалось во славу государства, то
теперь – во славу «личности». А может, и просто из коммерческих
соображений.
Литература с психологической установкой на отрицание
продолжает развитие, со своими историческими оправданиями. Но она имеет и
ряд существенных отличий, которые требуют самостоятельного описания.
Выше изложенное назову «Введением в тему». А подробности –
в следующем письме.
С.И. КОРОЛЁВ, доктор исторических наук, профессор
«Психологическая
газета: Мы и Мир» (№8[168]2010)
|
