О психологических
факторах мирового экономического кризиса говорят очень много, в том числе
и экономисты, которые трактуют его, в числе прочего, как кризис доверия
– вкладчиков к банкам, финансовых институтов друг к другу и тому подобное.
Однако к этому психологические истоки кризиса, который вполне можно
охарактеризовать как психологический в своей основе, явно не
сводятся.
Западные аналитики давно
подметили кризис лежавшей в основе раннего капитализма протестантской
психологии с такими ее атрибутами, как терпение, длительное ожидание
результата, бережливость, откладывание денег на «черный день», а также ее
вытеснение «здесь-и-теперь-психологией», имеющей прямо противоположные
характеристики. Было сделано немало прогнозов о том, какие разрушительные
последствия для экономики и всего западного общества может иметь этот
психологический сдвиг. А сам экономический кризис был предсказан как
минимум за несколько лет до его наступления, причем в трудах экономистов
первой половины 2000-х годов широко используются такие популярные ныне
термины, как, например, финансовые и прочие «пузыри».
Предсказано было и
другое. В середине 1970-х годов футурологи задавались такими вопросами,
как «будет ли этика труда вытеснена этикой досуга, если у человечества
исчезнет необходимость в тяжком труде ради выживания или удовлетворения
своих материальных потребностей», и отвечали на них утвердительно. Еще
ранее известный экономист Дж. Кейнс писал, что «если экономические
проблемы будут решены, человечество лишится своих традиционных целей». А
Э. Дюркгейм подметил такую закономерность: «самое развитие промышленности
и беспредельное расширение рынков неизбежно благоприятствует в свою
очередь безудержному росту человеческих желаний … теперь, когда
производитель может считать своим клиентом почти целый мир, можно ли
думать, что человеческие страсти, опьяненные этой широкой перспективой,
удержатся в прежних границах?». Констатируемое многими современными
философами переключение современного человечества с «парадигмы развития»
на «парадигму развлечения», находящее яркое выражение в том, что, скажем,
годовой доход звезд спорта или шоу-бизнеса в сотни раз превышает размер
Нобелевской премии, служит ответом на подобные вопросы.
Проявления «здесь-и-теперь-психологии»
- привычка жить в долг, массовое желание иметь сегодня то, на что
заработаешь только завтра, не думать о будущем, проживая сегодняшний так,
как будто он – последний. Подобную психологию потребителей дополнила
аналогичная психология предпринимателей, которые стремились сегодня
продать потребителю то, что он сможет оплатить только завтра. Это породило
кредитоманию как настоящую болезнь западного общества, до поры до
времени выдававшуюся за безусловное благо для экономики. Предприниматели,
не довольствуясь кредитными обязательствами, стремились превратить их в
«живые» деньги, продавая эти обязательства, выпуская вторичные бумаги, что
привело к созданию «пирамиды», которая не могла не рухнуть (подсчитано,
например, что на один реальный доллар в мировой экономике приходилось не
менее 30 виртуальных, существующих в виде различных обязательств). Трудно
не разглядеть, что в основе этих теперь уже печально известных
экономических процессов и явлений лежало явление психологическое –
массовое желание иметь сегодня то, что заработаешь (заслужишь) только
завтра, проистекающее из вытеснения традиционной протестантской психологии
«здесь-и-теперь-психологией».
Но обратимся к нашей
стране. Еще совсем недавно российские банкиры сетовали, что наши
сограждане, в отличие от жителей западных стран, редко берут кредиты,
предпочитая делать дорогостоящие покупки лишь тогда, когда у них появятся
свободные деньги и, к тому же, когда уже сделаны накопления на «черный
день». Проявлением нашей «отсталости» объявлялось и то, что акциями
обладали лишь 3 процента россиян, остальные же явно не доверяли этому виду
вложений. Можно вообразить, сколь тяжелым был бы для нас кризис, если бы
не подобная «отсталость». Впрочем, куда более «прогрессивными» оказались
отечественные бизнесмены, набравшие корпоративных долгов почти на 500
млрд. долларов, которые сейчас легли тяжким бременем на всю нашу страну.
Причем многие из них брали кредиты «без задней мысли» о том, как их будут
отдавать, и вполне могли, скажем, купить в кредит автомобиль стоимостью
100 тысяч долларов при ежемесячном доходе в 2 тысячи.
Правда, для наших
сограждан переживание кризиса смягчается тем, что если в западных странах
подобное случается очень редко (последний кризис такого масштаба, как
известно, разразился там в 1930-х годах), то мы, закаленные перманентными
реформами и дефолтом, выработали нечто вроде иммунитета, а, например,
термин «пирамида» в нашей стране, где обманутые вкладчики составляют
порядка 20 процентов населения, известен куда лучше, чем на Западе.
Вместе с тем, существуют и обстоятельства, которые делают наш кризис более
тяжелым и, в отличие от западных стран, где, например, цены на бензин по
сравнению с летом 2008 года снизились в полтора раза, лишенным
позитивных сторон.
Причины этого тоже в
основном коренятся в уникальной психологии отечественных предпринимателей.
И дело не только в том, что принято называть социальной ответственностью,
а в данном случае – безответственностью бизнеса, проявляющейся в
склонности отечественных олигархов и иже с ними устраивать «пиры во время
чумы» в виде ярмарок предметов роскоши, спасать свой рушащийся бизнес не
на личные средства, а на деньги, выпрошенные у государства, и тут же
переводить их за рубеж. Сказываются и завышенные аппетиты отечественных
предпринимателей, приученных «лихими девяностыми» к норме прибыли в
несколько сот процентов, в то время как их западные коллеги о прибыли
порядка 15 процентов могут только мечтать, традиция получать ее не с
оборота, как на том же Западе, а путем «обдирания» по завышенным ценам
небольшого количества клиентов. Дает о себе знать и преимущественно
непроизводительный, посреднический (если не сказать – паразитический)
характер основной части современного российского бизнеса, организованного
в виде длиннющих «цепочек», каждый участник которых стремится «накрутить»
цены больше, нежели это сделал предыдущий. Систематическое повышение цен
имплантировано в психологию отечественных предпринимателей, имея мало
общего с рыночными или какими-либо другими экономическими механизмами. При
этом, что тоже сколь характерно, столько и специфично для их психологии,
они тоже возмущаются ростом цен, видя причину не в себе, а в других, или
списывая ее не некие «объективные» экономические факторы. В результате,
товары и услуги у нас дорожают и в условиях роста мировых цен на нефть,
что объясняется ее подорожанием, и на фоне снижения цен на нее, что не
менее «объективно» объясняется снижением курса рубля и другими подобными
причинами.
Помимо таких парадоксов,
переживание кризиса осложняется непониманием (непонимание
стрессовой ситуации всегда усугубляет ее стрессовое воздействие) того,
почему власти оказывают помощь богатым, а не бедным, банкам, а не
предприятиям. По данным опросов, причину этого наши сограждане видят,
главным образом, в солидарности бизнесменов и политической элиты, в том,
что политическая элита, в благополучные годы «подкармливавшаяся»
бизнес-элитой, сейчас возвращает ей долги, причем из государственного
кармана. А когда наше телевидение показывает, как в разгар кризиса дети
олигархов катаются на лыжах в Куршевеле в компании детей крупных
государственных чиновников, все окончательно становится на свои места, то
есть, как у нас принято, с ног на голову.
С самого начала кризиса
ведутся разговоры о том, что он может оказать и оздоровительное
воздействие – на всю мировую цивилизацию и на наше российское общество, в
чем заключен не только психотерапевтический смысл, хотя и он, по-видимому,
тоже. Высказываются надежды на то, что западную цивилизацию кризис вернет
к ее исконным ценностям, а нашей российской, спекулятивно-сырьевой
экономике придаст современную инновационную направленность. Очень хотелось
бы, чтобы эти надежды сбылись. Но кризис предоставил нашей стране и еще
один уникальный шанс – «подравнять» имущественную структуру нашего
общества, сократив пропасть между богатыми и бедными, которая сулит
серьезные социальные катаклизмы. При этом, как показано демографами,
огромные различия в уровне жизни бедных и богатых влияют даже на среднюю
продолжительность жизни, снижая ее (здесь, по аналогии с психосоматикой,
уместно говорить о социосоматике, то есть о влиянии состояния
общества на физиологическое состояние его граждан). Впервые в истории,
нашей стране предоставился шанс решить эту проблему не насильственным –
посредством революций и экспроприаций, а мирным путем, помогая бедным, а
не богатым, или, по крайней мере, не помогая богатым. Первая стадия
кризиса продемонстрировала, что мы этот шанс упускаем. Что покажут
последующие?
